— Я против того, чтобы вы сдавали квартиру, — сказал Бернард Саймондс, — хотя, вы, конечно же, имеете право поехать в отпуск. Но вы ведь можете просто уехать на месяц-другой и не связывать себя такого рода договоренностями.

— Я имел в виду длительное отсутствие, — пробормотал Герц. — Как-то раз мне пришло в голову, что это могло бы решить мои проблемы.

Перед ним снова промелькнул первоначальный образ себя: он, в роли некоего праздного гуляки, прохаживается по берегу озера, приятно улыбаясь женщинам, становится желанным спутником, или, если не спутником, то этаким идеальным сопровождающим. Единственное, что осталось от этого образа, столь далекого от правды, это недоумение, как он мог так радикально отойти от фактов. Но был и другой импульс, силе которого он не мог противиться: необходимость в безрассудном поступке. Поступки ему были не свойственны. Он знал, что от природы осмотрителен и даже нуждается в страховке, так что когда он осторожно движется по знакомым улицам, рука его сжимает гремящую жестяную коробочку с таблетками. И таблеток осталось уже немного, что означало очередной визит к врачу. Это было неизбежно; он изменил свое отношение к этим таблеткам. Одну таблеточку под язык на ночь — и безболезненный переход в сон гарантирован. Он не знал, да и не хотел знать, почему они оказывают лечебный эффект. Его мать от всех своих болезней принимала одну таблетку, а множество лекарств, которыми пичкали его брата Фредди, привели только к тому, что у него совершенно пропали все желания. Но Герц был не прочь подчиняться этой потребности, пока такая потребность оставалась. Он говорил себе, что не зависит от таблеток ни в каком смысле; он их воспринимал не как потребность, а скорее как особый вид удовольствия. Они позволяли ему с нетерпением ожидать безмятежной ночи, а это было неоценимое благо.

— Вы, разумеется, настояли на рекомендациях, — сказал Саймондс. — Они вас устроили?

— О да.

Они были не просто приемлемы; они были идеальны. Они больше, чем все остальное, склоняли Герца в пользу кандидата, как он про себя его называл. Его характеризовали как славного работника, хорошего специалиста, получающего достойное вознаграждение за исполнение своих служебных обязанностей. Эти рекомендации, во всяком случае, добавляли еще больше к тому специфическому блеску мистера Хендерсона, который сам по себе уже содержал элемент идеала. Если в дополнение к его роскошной внешности он был таков, каким его изображали в рекомендациях, то, очевидно, он обладал благородным характером. Это лишь подтверждало желание Герца его защищать, даже вопреки собственным интересам. В то же время его собственные интересы казались второстепенными по отношению к перспективам мистера Хендерсона, а по сути — ко всему его будущему. Герцу не трудно было принять закон природы: молодежь нужно предпочитать старикам, которых она в конечном счете сменит. Тягостные обязанности, которые у них впереди, нужно смягчать удовольствиями, созвучными им — опять же по своей природе, — пока они молоды. И мистер Хендерсон был так ослепительно влюблен, что Герц чувствовал, что на его пути не должно быть никаких преград, ничто не должно уводить в сторону. В настоящее время единственным препятствием был только сам Герц. Поэтому ему просто суждено было тактично исчезнуть. Так, таинственным образом, его туманные выдумки воплощались в жизнь по необходимости. Именно это сказал бы он в одной из тех воображаемых бесед, которые никогда не будут иметь место. Однако из этого можно было сделать выводы, и Герц не сомневался в их ценности. Одна простая идея, одно желание, может обрасти такими событиями, что в итоге неизбежно придется прийти к компромиссу. В его конкретном случае симпатия к этому чужому человеку приведет к тому, что ему придется удалиться со сцены, вместо того чтобы наслаждаться действием, хотя бы даже со стороны. Поэтому ему придется отказать себе в законном интересе, даже доброжелательном интересе, просто для того, чтобы дать другому жить в своей квартире.

Что касается Фанни и его приглашения, он больше не знал, что думать или как действовать дальше. Не мог же он отменить его теперь, пусть даже потребность в ее присутствии уменьшилась. Открытка из Бад Хомбурга подтверждала то, что он всегда подозревал: что она ветрена и, кроме того, что она получает такие приглашения каждый божий день. В Бад Хомбурге было дорого, и при этом она дала понять в письме, что у нее финансовые затруднения. Его планы никак не соотносились с ее реальным положением, хотя из письма можно было понять лишь то, что положение ее весьма шаткое. Фантазия о том, как они с удобствами перенесутся в некий золотой идеал, проходила таким образом дальнейшую проверку. Его собственные средства зависели от возможной продажи его квартиры, однако, если он ее продаст, он останется бездомным. Он сумел убедить себя, что Фанни примет такие же меры, и они заживут вдвоем, не беспокоясь о своем общем благосостоянии.

Теперь он видел безумие этого предположения. Фанни не было никакого резона бросать свою нынешнюю жизнь, так же как и ему — бросать свою. За краткий миг опрометчивого оптимизма ему теперь придется сурово расплачиваться. И на это он тоже, посредством самых тонких аналогий, хотел бы указать мистеру Хендерсону в одной из тех бесед, которые никогда не будут иметь место. Он жаждал теперь такой беседы, признания молодежи, общества бескомпромиссных. Это тоже была фантазия, но, как и первая его фантазия, она выросла из некоего весьма реального инстинкта, в данном случае — из мечты о сыне, чье желание сменить его он бы счел совершенно законным. Вместо этого Герц осудил себя на дальнейшую бездетность, поскольку постояльцы «Бо Риваж» отнюдь не молоды и объединены духом товарищества людей, побитых жизнью. Во время своего недолгого пребывания в Нионе Он мельком заметил на других столах всякие микстуры, отвары, лекарства и даже поздравил себя с тем, что уязвим только в силу природы своих притязаний.

Он часто задавался вопросом, не отразился ли результат той поездки на всей его последующей жизни, и не в этом ли причина его нынешнего решения туда вернуться, заново сдать проваленный экзамен, возвратить туда уже изменившуюся Фанни, чтобы довести до благополучного конца ряд событий, который всегда казался ему неоконченным, как будто режиссеру этой комедии или трагедии не хватило вкуса придумать если не счастливый конец, то хотя бы такой, который устранил бы каким-то образом то долгое сожаление, какое не покидало Герца с того самого дня до сих пор, и даже теперь казалось ему незаслуженным.

Фантазии никогда не соответствуют действительности, думал он, это и делает их фантазиями. Человек создает себе воображаемых друзей, воображаемых отпрысков, а неумолимая природа реальных обстоятельств то и дело рушит его построения. И постоянная несогласованность между фантазией и действительностью вынуждает человека с грустью признать свои ограничения. В фантазии он волен быть тем франтом у озера, который даже теперь заимствовал чьи-то посторонние черты, имел усы и трость с серебряным набалдашником, словно актер в каком-то забытом фильме. Только в таком маскарадном облике он мог себе доказать свою состоятельность. Требовать от своей невыразительной особы такого перевоплощения было невозможно, так же, как невозможно вообразить Мэтью Хендерсона почтительным слушателем его болтовни. А наяву звучали шаги мистера Хендерсона, которые всегда заканчивались у входной двери Софи. В этом было что-то печальное, и однако в те редкие разы, когда они сталкивались все втроем, ему становилось тепло от того, что они влюблены, и он, широко улыбаясь, не делал попытки их задержать. В этом тоже были элементы идеальной ситуации, и он не собирался ничем ее нарушать.