– Нет. Часто это противоположности. По роду деятельности мне доводилось сталкиваться с очень добрыми людьми, которые творили очень плохие вещи…

– Инстинкт самосохранения – это хорошо? – спросил Сталин. – Любовь к семье, забота о ней – хорошо?

– Да, наверное…

– Вы наверняка слышали, что у Сталина очень неприятное чувство юмора? Слышали?

– Да.

Сталин хмыкнул, взял со стола трубку, придвинул пачку «Герцеговины Флор».

– С вами приятно беседовать, Евгений Афанасьевич. Легко.

Сталин набил трубку, закурил.

Корелин ждал.

Рано или поздно все станет понятно. Ведь не просто так разоткровенничался отец народов. Ведь чего-то он добивается? Он ходит по кругу, демонстрирует свою искренность и желание объяснить… Обычно такими искренними бывают люди, желающие что-то узнать. Проверить свои подозрения, залезть собеседнику в душу.

Ничего, подумал Корелин, пусть залазит. Одна проблема – есть ли у комиссара Корелина душа?

– В тридцать восьмом случилась странная история… Хотя, если вдуматься, и не странная, – усмехнулся Сталин. – Творческие люди – как дети. Их нужно поддерживать, направлять… И наказывать, между прочим, тоже нужно. Иначе… Но я не об этом. В Кремле был прием. Иногда нужно дать творческим людям почувствовать себя взрослыми и важными. Актеры, режиссеры…

Все было очень чинно и достойно. Как обычно. Гости поднимали тосты за товарища Сталина, за советское искусство, за партию. Подходить к Хозяину с бокалом чокаться было неудобно, поэтому сам Иосиф Виссарионович традиционно обходил наиболее известных гостей, чтобы коснуться своим бокалом их бокалов и сказать пару-тройку дежурных комплиментов. Сталин действительно смотрел все новые фильмы, имел хорошую память, поэтому никогда не путал имен персонажей и не забывал подробностей сценария.

– Здравствуйте, товарищ Сталин, – сказал актер Жаков. – Я хотел поблагодарить вас…

Обычно скупой на эмоции и жесты, Жаков был взволнован и не скрывал этого. Не мог скрыть. Вино в бокале очень хороший индикатор даже самой легкой дрожи в руках.

– Олег Петрович, – усмехнувшись в усы, сказал Сталин, – ведь это вы играли Боровского в «Великом гражданине»?

– Да, товарищ Сталин.

– Какой мерзавец, – посерьезнев, громко произнес Сталин. – Подлец. Настоящий враг. Таких нужно уничтожать без всякой жалости…

Жаков побледнел.

Сталин пригубил бокал, кивнул и пошел дальше сквозь толпу гостей. Он успел сделать несколько шагов, прежде чем заметил взгляды окружавших его людей. Они чего-то испугались. Или даже не испугались – так смотрят зеваки, оказавшиеся на месте крушения поезда. Или аварии. Так смотрят на людей, которые попали под колеса вагона, которых разрезало на несколько кусков, но самый большой кусок все еще жив, шевелится и даже, может быть, стонет… Нужно бы отвернуться, но что-то – любопытство? радость оттого, что это не ты умираешь, а кто-то другой? – что-то заставляет смотреть-смотреть-смотреть…

Сталин не оглянулся. Он понял, что произошло, понял, что совершил ошибку, но не мог же он, в конце концов, кричать на весь зал, извиняясь. Тем более что извиняться-то по большому счету было и не за что.

Минут через пять, разговаривая с кем-то из артистов, Сталин искоса посмотрел на Жакова – тот стоял белее снега, прислонившись спиной к стене, а вокруг него была пустота. Люди старательно обходили актера, словно он был заражен смертельной, неизлечимой болезнью.

Его уже вычеркнули из списка знакомых и друзей. Из списка живых, похоже, его тоже вычеркнули. Те, кто еще несколько минут назад разговаривал с ним, обменивался шутками, даже хлопал его по плечу, вдруг стали чужими. И не просто они сторонились Жакова – он сам не решался, не мог подойти к ним. Окликнуть кого-то? И что? Тот человек вынужден будет как-то отреагировать… Шарахнется прочь? Сделает вид, что не услышал?

Сталин закончил круг обхода и пошел на второй виток. Снова поравнялся с Жаковым. Остановился, будто что-то вспоминая.

– Олег Петрович, – Сталин резко повернулся к актеру, – а в «Семеро смелых» вы играли радиста… Курта Шефнера, если не ошибаюсь?

– Д-да, Курта Шефнера.

– Потрясающий человек – сильный, надежный, смелый. Вот именно такие люди нужны нашей стране, такие герои… Спасибо вам, товарищ Жаков. Большое спасибо! – Сталин легонько стукнул своим бокалом о бокал актера. – За ваш талант!

И осушил бокал.

К Жакову бросились люди, его стали поздравлять, ему пожимали руку, а он потрясенно смотрел в пустоту и опорожнял бокал за бокалом, не закусывая. К машине актера почти вынесли.

А утром в газетах был опубликован указ о награждении Олега Петровича Жакова орденом Трудового Красного Знамени.

– Вы понимаете, Евгений Афанасьевич, что произошло? Ведь это не Сталин его втоптал в грязь, Сталин и в первом, и во втором случае похвалил актера – искренне похвалил, заслуженно. А все остальное… Все остальное – это уже его собственное воображение и воображение его коллег… Хотя коллеги ведь не только о себе беспокоились. На них ответственность за родных и близких. – Сталин покачал головой, выпустил струйку дыма. – А ведь я планировал всего лишь небольшой розыгрыш, если честно. Посудите сами – Олега Петровича награждали, в том числе и в связи с днем рождения. А оно у актера Жакова – первого апреля.

– Да, – серьезно сказал Корелин. – Тридцать три года. Боюсь, в тот день он вспомнил именно это число. Тридцать три года.

– Вы уже слышали эту историю, Евгений Афанасьевич? – удивился Сталин.

– Да. Мне ее рассказали, кажется, второго апреля. Я запамятовал, кто именно… – быстро добавил Корелин.

– Ну и ладно… – Сталин отложил трубку. – Оставим прошлое в прошлом… Как получилось – так получилось. Неловко, но ведь без злого умысла… Но мы с вами говорили о…

– О том, что злые люди могут творить добро. И наоборот, – сказал Корелин, правильно поняв смысл паузы, сделанной Сталиным.

– Я – злой человек? – спросил внезапно Сталин и даже подался вперед, опершись руками о столешницу. – Я – добрый человек или злой?

– Я полагаю… – медленно сказал Корелин. – Полагаю, что вас больше интересует не то – добрый вы или злой, а то, что вы совершаете – зло или добро. Я правильно вас понял?

– Правильно, – подтвердил Сталин.

Корелин выдержал взгляд хозяина кабинета.

– Я не хочу отвечать на этот вопрос, товарищ Сталин, – отчеканил Корелин.

– Не можете?

– Не хочу. Именно – не хочу.

– Вы боитесь?

– Чего, товарищ Сталин? Смерти? Вас? А почему я должен вас бояться, товарищ Сталин? Почему я, выполняя свою работу – и хорошо ее выполняя, – должен думать о том, как понравиться вам или еще кому бы то ни было? От этого мои люди станут лучше убивать? Охотнее идти на смерть? Вам на самом деле нравится видеть, как дураки расшибают лбы, молясь на ваши портреты? Это вы лично распорядились считать Сталина И.В. всеобъемлющим гением? И не можете уснуть, не прослушав пару-тройку здравиц в свою честь? «Когда нас в бой пошлет товарищ Сталин»? – Корелину стало легко. Он отбросил, наконец, сомнения и нерешительность. Услышать правду – редкое удовольствие для правителей, но говорить правду – куда большая роскошь для людей его профессии. Непозволительная роскошь. – Я делаю свою работу не «За Сталина». Я ее делаю «За Родину». И если Сталина это не устраивает, то…