провело чистку партии, чтобы исключить тех, кого считало малопригодными для участия в еще одних предстоящих насилиях над народом, а других запугать и привести к беспрекословному повиновению. Комиссии по чистке назначались по иерархической лестнице: районные – обкомом или крайкомом, а те – центром. Чистка проходила в клубе или по ячейкам. Порядок был такой: председатель комиссии вызывает члена партии на эстраду, и тот называет место своей работы, сообщает стаж своего физического труда, партийный стаж и номер партийного билета, который обязан знать наизусть. Затем излагает биографию. После этого присутствующие могут задавать, устно или письменно, вопросы через председателя, который их разрешает или отвергает. Допускаются выступления, характеризующие человека как партийного и советского работника». Наблюдения Трушновича подтверждали то, что он уже знал: «При чистке моральные качества человека роли не играли. Для партии важнее всего, чтобы он был беспрекословным ее орудием». Лишь в одном Трушнович расходился с Агабековым: «Чистка понадобилась не для выявления контрреволюционеров или чуждых элементов. Их выявляет ГПУ, накапливающее агентурные сведения о каждом советском гражданине. Она была нужна для усиления среди членов партии атмосферы неуверенности, сервильности и страха, для поощрения системы сыска и доноса, осознания полной своей зависимости от засекреченного бесконтрольного верховодства. Она показала, что партия никогда не даст своим членам ни минуты на отдых и размышления, будет их постоянно дергать, нередко сознательно загружая впустую. Характерными были также обвинения в „якшании с беспартийными“. Руководство панически боялось дружеских, человеческих отношений партийцев с народом»[270].

Чистка породила множество анекдотов, например:

– Из анкеты: «Родственников до 1917 года не было».

– «Я в последнее время просто переродился. Везде в анкетах вместо „сын попа“ пишу „сын рабочего“».

– Певица исполняет песню, связанную с чисткой: «Ты не спрашивай, не выпытывай».

– «А что, Ломоносову тоже чиститься приходилось?» – «Почему?» – «А для чего тогда вот его биографию публиковали?»

Из партии также выгоняли «троцкистов», «правоуклонистов» и прочий «идейный балласт», что не могло не произвести в свою очередь еще анекдоты:

– Вопрос на «чистке»: «Были ли колебания в проведении генеральной линии партии?» Ответ: «Колебался вместе с линией».

– «Когда старый большевик у власти, состоит членом ЦК, о чем он говорит в своих речах?» – «О строгой дисциплине и жестком централизме». – «А когда его выбрасывают из ЦК, объявляют оппозиционером, о чем он вспоминает?» – «О внутрипартийной демократии».

– Загадка: «Брат брата трет, шибко кровь течет». Отгадка: «Расправа с оппозицией».

– Исключенный из партии жалуется: «Меня исключили только за то, что я похож на вождей: по происхождению я как Ленин (дворянин), отношусь к партии как Троцкий (оппозиционер), с женщинами веду себя как Луначарский (гомосексуально), а в частной жизни как Рыков (любит со стеклянным богом здороваться). Вот и угоди им: одним честь, а других выгоняют»[271].

Последний анекдот – обобщающий: он показывает, что «нечистота» включала в себя в разных соотношениях социальное происхождение, политику и личную мораль.

Историю, случившуюся с Кутузовым в 1929 году, лучше начать с конца. Кутузова исключили из партии – опять. И он апеллировал к Томской контрольной комиссии – опять. «По решению проверочной комиссии 4‑го курса <…> я исключен из партии. Это решение неправильно. Для исключения меня из партии не дает оснований ни мое поведение в течении последних двух лет, ни тот фактический материал, который имел место на чистке и был известен до нее»[272]. Вот как оценивал Кутузов свое поведение после недавнего восстановления в партии: получив извещение от Сибирской контрольной комиссии о благоприятном исходе, «Я в ноябре 1928 года возвратился в Томск. Здесь из числа бывших оппозиционеров я восстановил приятельские отношения с Матвеевым и Таскаевым, но без намерения продолжать оппозиционную работу, и по своим убеждениям оставался на точке зрения партийных установок почти в продолжении года. На то время не было никакого намерения продолжать оппозиционную работу; могу только отметить, что мне оставались неясными обстоятельства и причины высылки Троцкого за границу; осуждая его выступления в заграничной печати, я не разделял всей резкости, с которой проводилось осуждение его в печати и на партсобраниях. В этом вопросе я придерживался примиренческой точки зрения, и эта ошибка не осталась без влияния на мое последующее поведение»[273]. Над Кутузовым висело обвинение в том, что он читал «книгу Троцкого». Скорее всего, речь шла о работе «Моя жизнь: Опыт автобиографии», написанной Троцким в Алма-Ате и Турции и впервые опубликованной в 1929 году, уже за рубежом. Книга, имевшая сильную антисталинскую направленность, на самом деле циркулировала по институту, но в руки Кутузова не попала. Он подчеркивал, что обвинение было «необоснованно» и снято еще до начала чистки. Бюро ячейки точно выяснило, кто читал запрещенный том, и применило соответствующие партвзыскания. «Я, – подчеркивал Кутузов, – к этому никакого отношения не имел»[274].

Вообще Кутузов отрицал какое-либо персональное участие в оппозиции в 1929 году, какие-либо связи с местными троцкистами:

В Томске подпольной троцкистской работы я не вел; колебания по некоторым вопросам политики партии у меня были, как результат не полностью изжитых оппозиционных взглядов 1927 года. <…> С осени 1929 года у меня начались разногласия с руководящими работниками в ячейке на почве некоторых практических вопросов, а главным образом на почве настороженного и в ряде случаев резкого отношения к партийцам бывшим оппозиционерам и в том числе по отношению ко мне. <…> На этой почве я начал обособляться от партийного руководства и так за это время и не сумел перевооружиться целиком, как того требовали партийные установки, то своими выступлениями против руководства ячейки поставил себя опять центром колеблющихся элементов в ячейке, главным образом из числа бывших оппозиционеров.

Кутузов продолжал: «Далее новая установка партии на решительную и быструю коллективизацию не была мною достаточно осознана и в результате появились идейные разногласия с партией. При наличии всех этих обстоятельств я опять попал в плен троцкистских настроений, чему особенно содействовала поддержка троцкистски настроенного и убежденного Голякова», который тоже вернулся к этому времени в Томск. «Таким образом, воздерживаясь от определенных троцкистских выступлений и организационных мер, я, тем не менее, считал нужным, без определенной цели, на всякий случай, так сказать, „про запас“ сохранить приятельские отношения с некоторыми из бывших оппозиционеров в ячейке и свое положение в ячейке и партийный билет, к лишению которого уже тогда было достаточно оснований»[275].

Но – и это в глазах Кутузова было самым главным – «ошибок принципиального порядка – в смысле непонимания или противоречия генеральной линии партии и вытекающих из нее принципиальных установок – с моей стороны не было»[276]. Апелляция останавливалась на всех пунктах обвинения, отметая их один за другим. Ниже мы приведем доводы Кутузова вместе