Какое-то время они шли молча. Потом Перкинс сказал:

— У Филдинга сегодня опять званый ужин.

— Он что-то разошелся в последнее время, — отозвался Кейли неодобрительно. — Держу пари, у вас в пансионе кормежка сейчас хуже некуда.

— Это его последний семестр перед выходом на пенсию. Ему нужно принять каждого коллегу с женой по отдельности. Говорят, он ставит на стол черные свечи. Как бы в знак траура. Чертовски экстравагантно!

— Да уж. Красноречивый жест.

— Мой папаша считает, что он голубой.

Они еще раз пересекли дорогу и зашли в продуктовую лавку, где продолжили обсуждать личную жизнь мистера Теренса Филдинга, пока Перкинсу с большой неохотой не пришлось закончить разговор. Он отставал в естественных науках и без всякого желания отправился на дополнительные занятия.

Обед, о котором в этот день чуть раньше упомянул Перкинс, близился к завершению. Мистер Теренс Филдинг, старший преподаватель школы Карн, налил себе еще немного портвейна и как бы ненароком поставил графин по левую руку от себя. Это был его портвейн, и притом самый лучший. Его оставалось достаточно до конца семестра, а потом… Плевать, что будет потом. Побывав на матче, он чувствовал усталость, слегка опьянел, а Шейн Хект и ее муж наводили на него тоску. До чего мерзкая дама эта Шейн. Толстая, неловкая, она вечно занимала слишком много места и напоминала постаревшую и поблекшую валькирию. И эти густые черные волосы! Ему надо было пригласить сегодня кого-нибудь другого. Супругов Сноу, например. Хотя Сноу имел привычку умничать. Или Феликса Д’Арси. Но тот вечно перебивал, не дослушав. Ладно. Чуть позже он выведет Чарлза Хекта из себя, жена занервничает, и они быстренько отправятся восвояси.

Хект уже беспокойно ерзал. Ему хотелось раскурить трубку, но черта с два Филдинг ему это позволит. Если уж хочет дымить, пусть закурит сигару. А трубка останется в кармане смокинга, где ей и место. Или не место. Но только не украсит собой его и без того мужественный профиль.

— Сигару, Хект?

— Нет, спасибо. Я хотел попросить у тебя разрешения…

— Рекомендую сигару. Моему ученику Хэвлейку их присылают прямо из Гаваны. Как ты знаешь, его отец там посол.

— В самом деле, дорогой, — примирительно вмешалась Шейн. — Вивиан Хэвлейк был у Чарлза в роте, когда мой муж командовал кадетами.

— Да, Хэвлейк — славный мальчик, — сказал Хект и сжал губы, чтобы показать, насколько он строгий судья в таких вопросах.

— Занятно, как все изменилось, — поспешно сказала Шейн Хект с несколько вымученной улыбкой, словно на самом деле не находила в этом ничего хорошего. — В каком сером мире нам теперь приходится жить. А я еще помню, как перед войной Чарлз объезжал строй кадетов на белом коне. Теперь ведь больше парадов не устраивают, если не ошибаюсь? Нет, я ничего не имею против мистера Айрдейла как руководителя военной подготовки. Отнюдь. Кстати, в каком полку он служил, вы, случайно, не помните, Теренс? Но уверена, что под его началом военная подготовка проводится по всем правилам. И жена у него очень милая женщина… Странно только, почему у них никогда подолгу не задерживается прислуга. Как я слышала, в следующем семестре мистер Роуд возьмет часть военной подготовки на себя.

— Бедный маленький Роуд, — медленно произнес Филдинг. — Носится повсюду, как собачонка, чтобы заслужить хрустящую косточку. Как же он старается! Вы заметили, что во время матчей он кричит громче всех? Он ведь до приезда сюда не видел ни одной игры в регби, знаете ли. В публичных школах в регби не играют. Там сплошной футбол. Помнишь, как он впервые появился здесь, Чарлз? За ним было любопытно наблюдать. Он сразу затаился и старался все впитывать в себя, как губка. Просто пил нас бокалами: усваивал наши привычки, словарный запас, манеры. А потом в один прекрасный день к нему словно вернулся дар речи, и заговорил он сразу на нашем языке. Это было поразительно. Ему словно сделали пластическую операцию. Конечно, над ним основательно поработал Феликс Д’Арси, но лично я никогда прежде не видел такой метаморфозы.

— А эта его милая миссис Роуд… — сказала Шейн Хект тем слегка отстраненным тоном, которым обычно начинала самые ядовитые реплики. — Добрая, но… простоватая. И ей не хватает вкуса. Вам так не кажется? Ну кому бы еще пришло в голову повесить на стенку фарфоровых уточек? Большие впереди, маленькие — сзади. Очаровательно, но сразу заставляет вспомнить дешевые кафе. Интересно, где она их купила? Мне говорили, ее отец живет рядом с Борнмутом. Ему, вероятно, там очень одиноко, как вы думаете? Кругом только вульгарная публика. Даже поговорить не с кем.

Филдинг откинулся в кресле и окинул взглядом стол. Столовое серебро отменное. Лучшее в Карне — он слышал такие отзывы от других и был склонен с ними согласиться. Как украшение в этом семестре он использовал только черные свечи. Именно такие вещи запоминаются лучше всего, когда ты уезжаешь: «Старина Теренс! Замечательно умел принять гостей. В течение своего последнего семестра он устраивал ужины для всех преподавателей с женами. При черных свечах. Как это было трогательно! Сразу становилось понятно: у человека сердце разрывалось от расставания». А вот Чарлза это наверняка раздражало, к вящему удовольствию жены. Потому что мужа она явно не любила, и внутри ее необъятного, такого некрасивого тела таилась коварная душа и сердце змеи.

Филдинг посмотрел на Хекта, потом на его супругу, и она улыбнулась ему в ответ медленной и наглой улыбкой шлюхи. На мгновение Филдинг представил себе, как Хект пасется на этих необъятных телесах, тонет в жире: это была сцена из Лотрека… Определенно! Из Лотрека. Чарлз весь такой важный, в цилиндре скованно сидит посреди пестрого восточного ковра, а рядом возлежит горой мяса она, голая, но скучающая. Образ доставил ему откровенное удовольствие: в этом было что-то извращенное — перенести Хекта из спартанской стерильности Карна в парижский бордель девятнадцатого века…

А потом Филдинг заговорил. Вернее, принялся вещать с напускной дружеской фамильярностью, которую, как он знал наверняка, Хект ненавидит:

— Когда я оглядываюсь на свои тридцать лет в Карне, то понимаю, что добился меньше любого дворника. — Теперь супруги слушали его, не сводя глаз. — Были времена, когда я считал, что подметальщик улиц значительно уступает мне в степени полезности своей деятельности. А сейчас я сильно в этом сомневаюсь. Положим, он где-то видит мусор, убирает его, и мир от этого становится лучше и чище. А я… Что сумел сделать я? Содействовал укреплению позиций правящего класса, который на самом деле не обладает никакими особыми талантами — ни высокой культурой, ни остроумием; помог еще на одно поколение продлить существование того, что уже давно отжило свой век.

На противоположном конце стола Чарлз Хект, который, как ни противился этому, всегда прислушивался к мнению Филдинга, побагровел и открыл рот, чтобы возразить:

— Но разве мы их ничему не учим, Филдинг? Вспомни о наших успехах. О наших учениках, получивших почетные звания.

— Я за всю свою жизнь ничему не научил ни одного мальчика, Чарлз. Как правило, недостаточно способным оказывался сам мальчик, а порой не хватало умения мне самому. Видишь ли, у большинства мальчиков восприимчивость умирает по мере полового созревания. Лишь у немногих она сохраняется, но мы в Карне умеем искусно убивать ее. И вот только если она выдерживает даже наши усилия, мальчик действительно добивается успехов, получает сначала стипендии, а потом и научные звания… Ничего, потерпи меня немного, Шейн. В конце концов, это мой последний семестр здесь.