Но всего этого было мало. Еще требовалась и заграница, и папа Римский, и Русская Зарубежная Православная церковь.

У П. С. Попова интересовались, с кем из иностранцев он знаком. Агентурные сведения дали материал о том, что П. С. Попов и его кузен Д. И. Щепкин через чешское посольство отправили за границу документ о гонениях на Церковь и веру в СССР. Сам Попов поддерживал связи с представителем Чехословакии, был знаком с Мельгуновым, приезжавшим в качестве эмигрантского эмиссара из Парижа в СССР. Мать жены Попова С. Н. Толстая жила в Праге, и это одно было предосудительно. Плохо было и то, что Попов знаком был и с профессором Кизеветтером (опять-таки из Праги), которого выслали из Союза в 1922 году; знавал он профессора Р. Виппера (а это уже Рига), что вполне естественно. Тот был профессором Московского университета; знавал и Бердяева, а это совсем плохо, ибо Бердяев выслан в 1922-м и живет в Париже (7/III—1931, л. 728). Видно, что П. С. Попов допрашивающих не удовлетворил, так как его вскоре освободили, правда, как говорилось выше, при помощи его жены, внучки Толстого.

В допросах упоминается какой-то разговор о возможном «крестовом походе» Запада, если бы не повредило интервью, данное на заграницу митрополитом Сергием о благополучии веры в Советском Союзе.

Кто-то донес, что Лосев якобы сказал о приемлемости для него католиков, «но без ГПУ». Лосев, кроме того, не подписывал протеста советских ученых против выступления папы Римского, а это несомненный криминал (4/Х—1930, л. 126). Плохо и то, что Г. В. Постников, сын священника о. Василия Постникова, друг Лосева, рассказывал Лосеву иногда о новостях политической жизни за границей и о новостях в церковно-политической эмиграции (24/XI—1930, л. 140). Да и с философом Бердяевым А. Ф. был знаком в свое время. Приезжал к тому же из заграничной командировки, как раз из Парижа, профессор-ботаник Маркович, был у Новоселова и сообщил, что Декларация Сергия 1927 года расколола Зарубежную церковь на две группы. Большая – согласна с Сергием, а меньшая, но зато «авторитетная» во главе с митрополитом Антонием Храповицким (бывшим гонителем имяславцев) – против, и сам Антоний даже выпустил послание под названием «Гласник», которое Маркович передал Новоселову (15/XII—1930, л. 141). В. М. Лосева твердо заявляла, что Новоселов никогда не говорил о загранице и об эмигрантской деятельности, посещая дом Лосевых (З/III—1931, л. 238), а молодого человека с иностранной фамилией, якобы астронома, она не знает (там же).

В допросе Н. Н. Андреевой появился и некий, судя по костюму, иностранец по фамилии Бернстрем, который приезжал к Андреевым от Новоселова, и ему были якобы переданы бумаги для информации за границу, но, видимо, туда не успели попасть (15/IV—1931, л. 267). Этот загадочный иностранец, как я обнаружила, носит другую фамилию. Это общий знакомый В. Д. Пришвиной и Олега Поля. Зовут его М. М. Бренстед.[180] А то, что к Лосеву заезжал известный искусствовед Э. Голлербах выразить свое восхищение «Античным космосом» и «сочувствие трудам» Лосева, так он и вообще русский, еще до революции переписывался с В. В. Розановым и жил в Ленинграде (там от голода потом и умер в войну). Профессор Б. А. Фохт (из семьи, несколько сот лет как обрусевшей), с которым Лосев дружен, хоть и неокантианец и учился в Марбурге, но иностранцем никогда не был (2/VI—1930, л. 505). Так что с заграничным филиалом «Истинно-православной церкви» тоже ничего у ГПУ не получилось. Все оказались или русскими, или истинно православными, но отнюдь не католиками.

В. М. Лосева находилась шесть месяцев в Бутырках, в общей камере на 40–50 человек, где даже была избрана старостой, а с 26 декабря 1930 года по 23 июня 1931 года, то есть опять шесть месяцев, пребывала уже во внутренней тюрьме на Лубянке, но тоже в общей камере.

Валентина Михайловна на следствии все время старалась спасти мужа и много обвинений брала на себя, даже отказывалась от знакомства с Н.Н.Андреевой (11/XI—1930, л. 234), с которой якобы увиделась только в тюрьме, правда, потом все равно пришлось «вспомнить» и поездку в Ленинград, и переписку и посещение Андреевых.

Валентина Михайловна твердо заявляла, что все лица, с которыми она встречалась, «непосредственно политических задач себе не ставили» (12/Х—1930, л. 235), действовала же она «по указанию своей религиозной совести», а уж оценивает ее пусть сама советская власть (л. 236). Советская власть, по ее мнению, «является гонительницей религии» (л. 235, оборот). «Всегда мое сердце, – твердо заявила жена Лосева, – будет за церковь, за родину, так как понятие родины мне с детства было и сейчас остается связанным с христианством, точнее с православием» (л. 237, оборот). Подчиниться гражданской власти можно в тех пределах, «где это не противоречит моим религиозно-идеологическим взглядам» (там же).

Пытаясь спасти А. Ф., она даже заявляет, что ее роль в Димитриевском движении больше, чем роль Лосева: «Прошу считать меня виноватой во всем, в чем советская власть считает виноватым его» (там же). Она считала, что Церковь должна подчиняться власти в вопросах, не касающихся веры, но другом советской власти быть не может, так как «идейно, по вере, церковь и советская власть, конечно, враги» (15/III—1931, л. 242). Митрополит Сергий же, издав Декларацию 1927 года, отдал распоряжение, чтобы в церквах поминали советскую власть, но наложил запрет молиться о заключенных, а это подорвало всякое доверие к нему, который должен был в трудное время сохранить веру в чистоте. При всякой власти Церковь молилась за заключенных в темницах и, пока она Церковь, должна и будет молиться.

С митрополитом Сергием надо прервать каноническое общение, а не лицемерить, осуждая Декларацию про себя, но не откладываясь и не подставляя себя под арест. «Силы Церкви сохраняются не дипломатией, не политическими хитростями, не лицемерием и прочим, а только Господом Богом; аресты же и ссылки именно увеличивают мистическую силу Церкви, а не ослабляют ее» (л. 243). Лично для Валентины Михайловны Сергий перестал быть православным епископом еще в 1922 году, когда она узнала об имяславии и о Синодальном послании 1913 года, которое составлял именно он.

Антисергиане не борются с советской властью, они хотят сохранить «идейную чистоту православной веры», но вполне возможно, что это движение могут использовать и в политических целях. При всякой власти люди будут думать о вере. Если это враги, «то враги честные, искренние», которые «не бьют из-за угла или в спину» (там же). Валентина Михайловна дала здесь пример замечательного исповедания веры.