Подошел к нему, шепчу: «Пусть идут…»

Немцы шли прямо на нас. Не доходя метров пятнадцати, повернули к ели. Больше ждать нечего. Я поднял автомат (раздобыл у убитого), выпустил весь диск по строю. Стрелять стало нечем. Скомандовал: «За мной, в болото!»

Побежали, залегли между кочек. Немцы стреляли вдогонку из автоматов, все сосенки по краю болота срезали. Но в болото не пошли, повернули обратно. Мы поднялись, двинулись дальше. Подошли к кустам, слышим голос: «Стой, кто идет?»

Оказалось, 17 человек наших из батальона с лейтенантом, отступившие с линии обороны. Вместе пошли из болота к оставленным позициям. Немцы там уж и шалашей понастроили, но удрали. Видим, лежит кучка одежды: знакомая, обгоревшая — самаринская, а самого нигде нет. Лежит мертвый Василий Иванович Гончарук, канский железнодорожник. Узнали его по туловищу и одежде. Голова изуродована — выстрелили в лицо. Сердце сжалось, жаль было верного друга и героя. Постояли, помолчали и принялись за дело.

Заняли оборону, начали оборудовать боевые точки из всякого хлама. Подходит красноармеец из группы лейтенанта, говорит: «Там ваш боец…»

Пошли, посмотрели — Самарин! Лежит на спине голый, все тело выжжено шомполами, выстрелом ранен в живот. Самарин был еще жив. Еле шевеля губами, прошептал, что его пытали, но он ничего не сказал. И что немцев здесь много…

Анатолий Самарин работал до войны золотоискателем, был председателем артели. И бойцом оказался хорошим — смекалистым, поворотливым. Мы понесли его в санчасть. Двое суток находились на ногах, не спали, не ели, и Самарина несли километров пять.

Добрались до КП. Я доложился комполка и вернулся к своим. Старшина Григорьев Иван Николаевич зовет: «Товарищ командир, мы лягушку сварили, давайте есть!» Поставили котелок с супом, где плавала сверху капля жира. Съели вшестером одну лягушку.

Комполка вызвал к себе. Немцы атаковали штадив, приказано отходить. Возле КП вырыли яму, сложили туда штабные документы, рацию, ПТР и закопали.

Зашли в санчасть к Самарину. Он был еще живой. Нашли немного кислицы, покормили его. Он тихо сказал: «Какое было б удивленье, если б я остался жив…»

Зная, что сами еле ногами двигаем, я спросил ребят: «Как, понесем Самарина или оставим?» Фельдшер Запольский сказал, что нести его бесполезно: все кишки прострелены, не спасти. Но ребята решили нести. Ведь бросить Самарина значило убить товарищество.

Представитель штаба дивизии старший лейтенант Горелов повел нас обходным путем. Шли болотами не менее 15 км. Подошли к штадиву — никого. Встретили одного красноармейца, он сказал: «Немцы обошли нас и все ушли. Вам велено собрать оставшихся и догонять штаб».

Самарину стало хуже, остыли руки и ноги, вскоре он скончался. Похоронили его, как смогли, и отправились болотом искать своих. Вышли у железной дороги за Радофинниковом. Здесь нас кое-чем покормили, и впервые за четверо суток мы поспали часа три.

Комполка с комиссаром организовали группу прикрытия, и мы задерживали продвижение немцев. Бывало, что противник обходил нас с флангов на несколько километров. За нами приходили — мы снимались и догоняли своих.

В одной деревне встретились с немцами, завязалась перестрелка. Жители разбежались, кто куда. Смотрю, лежит убитый мальчик лет трех-четырех с застывшим выражением страха и непонимания на безвинном лице. У меня слезы покатились из глаз. При виде убитых взрослых слез не бывало, только теснило в груди.

Передний край нашему полку определили слева от узкоколейки, в моховом болоте. Сели мы кружком, человек восемь, а тут снаряд рядом грохнул — Петрякова в обе ноги ранило. Отправили в санбат. Заняли позиции, но патронов мало. Оружие — ручной пулемет да винтовки без штыков. Станковых пулеметов, орудий или минометов в полку — ни одного. И гранат почти нет. Да и бойцов осталось всего три десятка. Пошли с новым помощником начштаба Дьяконовым на рекогносцировку. Неожиданно меня согнула боль в животе. Дьяконов говорит: «Это от голода. Глотай что-нибудь». Я стал есть болотный багульник, и боль прошла.

Наши позиции перевели ближе к железке. Комполка послал меня с бойцом Сафоновым разведать оборону противника. «Может, там и кабель найдете», — говорит.

Вечером мы подошли к стыку между пехотой и минометными позициями немцев. Видим, к одной из землянок идет телефонная связь в виде буквы Г. Отошли метров на двадцать, договорились: Сафонов переносит провод в сторону, я обрезаю и мотаю на катушку. Так и сделали. Я уже намотал полкатушки, когда выбежал немец. Пощупал — провода нет и побежал по линии. А мы с Сафоновым скорей к своим.

Идем болотом. Вижу, лежит диск от ручного пулемета. Протянул руку, а Сафонов схватил меня: «Мина!» И правда, оказалась противотанковая мина с четырьмя проводками. Отошли потихоньку.

Немцев из землянок пулей не выбьешь, а мы на открытой земле, в болоте лежим. Ранило Шишкина Трофима Константиновича, земляка из Тобольска. Пуля прошла навылет через грудную клетку. Крови нет. Спрашиваю: «Как себя чувствуешь?» — «Ничего». — «Ну, иди, — говорю, — в санчасть, чем-нибудь да помогут и поесть, возможно, дадут…»

На переднем крае мы всю траву пообъедали, ни одного листочка не сыщешь. Бойцы уже умирали от голода. У меня начались сильные боли в животе. Врач Сидоркин в санчасти сказал: «У нас ничего нет, даже клизмы. Иди в санбат, может, там что есть».

Было это 22 июня. Пришел в санбат — 300 м от нас, — там одни трупы. Ямы метров по десять вырыты, закопанные и еще открытые. Фельдшер на пне сидит, смотрит в одну точку и молчит. Я его состояние понял, но говорю: «Слушай, может, я еще живой останусь…» Он выговорил одно слово: «В телеге». Телега рядом, нашел я касторку, выпил — и обратно в санчасть. Пока шел, два раза падал, ослаб совсем. Добрался до своих, лег, а наутро не смог подняться.

Пришел адъютант командира полка Загайнов, спрашивает: «Никонов, что с тобой?» Отвечаю: «Все!»

Он ушел, а через час вернулся и принес несколько кусочков подсушенной конской кожи и кость. Я шерсть обжег и съел кожу с таким аппетитом, какого в жизни не бывало. От кости все пористое съел, а верхний слой сжег и углем съел. С того утра 24 июня я поднялся на ноги.

Стали собираться к выходу. Комполка сказал: «Никонов, остаешься для прикрытия. С тобой те, что на переднем крае. Будете отходить — имущество сожжете».

Взял выделенных бойцов, пошли. На переднем крае кто умер, кто встать уже не может. У ручного пулемета лежат двое. Определил — эти еще могут двигаться.

— Патроны есть?

— Есть…

— Заряжайте пулемет!

Зарядили. Ребят своих распределил по ячейкам.

Немцы открыли огонь, поднялись в атаку. Мы дали ответный огонь — подавили. Сказал пулеметчикам: «Забирайте пулемет и пошли».

Потянулись мы по ручью к узкоколейке. Вдруг впереди, метрах в двадцати, немцы открыли по нам огонь. Мы — в воронки, здесь было много воронок после бомбежек. В одну воронку, в другую — ушли.