– Деда? – осеклась Юми.

– Петра. Когда я лежал без сознания, он мне снился. А сейчас… я просто не могу вспомнить ничего, что было после его смерти. Ведь его убила родная сестра с помощью шпильки с ядом.

– Верно, – ошарашенно произнесла императрица, удивленными глазами уставившись на сына. Ведь то, что произошло в той комнате, было тайной, которую не выносили за пределы очень ограниченного круга лиц. И ее сын совершенно точно ее знать не мог.

– И что же было потом? Во сне Петр сокрушался, что, умирая, попросил у жены глупость. Видимо, под действием яда, лишившего его разума.

– Глупость?

– Да, он попросил не вырезать детей и мужа Софьи.

– Кхм… – кашлянула Юми, раскрыв до предела и без того немалые блюдца, в которые превратились глаза.

– Я про них ничего не знаю, не слышал. Что с ними стало?

– Вдовствующая императрица выполнила обещание, данное мужу. Она не стала их вырезать. Она приказала их похоронить заживо. Вместе с Софьей в одной братской могиле. Говорят, что в этом месте еще не один день из-под земли доносился вой, полный ужаса и безнадежности.

– Хорошо, – спокойно кивнул Александр, не моргнув и глазом. – Петр доволен. Такой поступок нельзя было прощать. Так ведь?

– Так… – как-то автоматически кивнула Юми, следя за совершенно не по-детски жестким и цепким взглядом сына.

– Как папа? Пойдем к нему.

– Пойдем… – согласилась она. Ей нужно было переварить и осознать то, что произошло. Требовалось время. Потому что жуткие мысли, обильным потоком хлынувшие ей в голову, совершенно выбивали из колеи. И если раньше она просто пожимала плечами, отмечая странности свекра и свекрови, то теперь еще и сын вдруг стал очень странно вести себя…

Они шли по коридору. Юми семенила чуть сзади с потерянным видом, а Саша двигался уверенными шагами вперед. «Как Петр…» – отметила про себя Юми совершенно рефлекторно. Походку свекра она узнала бы всегда. Так никто не ходил. Мощно, энергично, уверенно. А Александр, не обращая внимания на странные взгляды матери, уверенно пер вперед. Благо, что память подростка услужливо подсказывала, где располагались покои отца, так что заблудиться он не боялся.

Закрытая дверь, из-за которой буквально тянуло тягостной атмосферой.

Угрюмые, уставшие лица гвардейцев.

Уверенные, твердые шаги также, по слухам, умирающего наследника, вызвали у них удивление. Да и вообще…

– Николай, не кисни, – усмехнувшись произнес подросток, глянув на лицо командира поста, которое отдавало смесью сочного лимона пополам с зубной болью.

– Так как же не киснуть, ваше императорское высочество? – удивился он, отметив, впрочем, странность. Саша никогда к нему так не обращался. – Вон какие дела делаются. Печаль, да и только. Хорошо хоть вы в себя пришли.

– Печаль была бы там, под Гродно, если бы гранаты кончились. А это – дело житейское. Все мы смертны. Так ведь? Или тебя так пугает эта косая стерва своим лысым черепом?

– Я… – опешил бравый офицер, прошедший с Петром через все наиболее значительные баталии.

– Прорвемся! – сверкнув глазами, произнес Александр и кивнул на дверь.

Офицер, взбодрившийся и оживший, сурово глянул на бойцов караула, и те спешно ринулись открывать дверь перед наследником престола. И Саша, не медля, решительно шагнул вперед.

Небольшой «предбанник».

Легкая занавеска ажурной работы.

Зал. Большой и просторный. А у центральной части дальней стены обширная кровать, на которой, тяжело и отрывисто дыша, лежал бледный как полотно император. Практически синюшный. Даже на вид казалось, что он скорее оживший труп, чем все еще умирающий человек.

Внутри полно народа.

На твердые и уверенные шаги цесаревича все обернулись.

Александр остановился у входа в комнату и оглядел всех присутствующих своим жестким, немигающим взглядом. Непонятно почему, но первая же мысль, которая возникла у него при виде этой гоп-компании, была подобна тезису милиционера из знаменитой комедии Гайдара: «Ну, граждане алкоголики, хулиганы, тунеядцы, кто хочет сегодня поработать?»

Одного за другим Саша «взвешивал, оценивал и выносил приговор». Пожалуй, только старики прошли его проверку, даже взбодрившись от давно забытого взгляда. Старая закалка дала о себе знать.

Последним его взгляд остановился на вдовствующей императрице. На Анне.

О да! Она была бесподобна!

Несмотря на многие годы, что давили чудовищным грузом на ее плечи, она смогла не только сохранить стройность и изящность фигуры, но и относительно неплохую свежесть лица. Да, было видно, что она далеко не так юна, как хотелось бы. Но вдовствующая императрица была божественна. Особенно ее глаза, завораживающие, красивые и совершенно безжалостные, словно сама бездна.

Едва сдержав улыбку и совершенно лишние слова, Александр максимально вежливо кивнул своей бабушке и уверенно двинулся к постели отца. Слыша где-то на грани восприятия едва заметный шепот окружающих.

Он сел на постель, взял за руку и заглянул в глаза императору. Тот вздрогнул и, проморгавшись, сфокусировал свой затуманенный взгляд на сыне. Как оказалось, все это время он был в полудреме на гране забытья, ни на что не обращая внимания. Он умирал и понимал это. Отчего был придавлен ужасом, словно мешками с песком. Ведь одно дело – в бою погибнуть, а другое дело – вот так… медленно утекать, будучи не в состоянии ничего с этим поделать.

– Ты боишься? – спросил Александр, заглядывая отцу в глаза.

– Да, – тихим, дрогнувшим голосом произнес тот. А за спиной послышалась новая волна сдавленного шепота.

– Смерть – это только начало, – произнес Саша, отчего у вдовствующей императрицы в руках сломался веер, огласив хрустом всю комнату. Ну, не совсем сломался. Она его переломила, чрезвычайно удивившись. Ведь эти слова ни она, ни ее сын никогда никому не передавали. Боялись их. Не понимали.

Но не она одна потеряла самообладание.

Взгляд императора прояснился, и он ошарашенно уставился на сына. Сына ли? Ведь ему глаза в глаза смотрел его отец… с лицом сына.

– Я сыграю, пап. Тебе станет легче, – произнес Саша и, не дожидаясь ответа, встав, направился к пылившемуся в углу роялю. Сын сохранил любимую игрушку отца, но явно не играл. Да и вообще, знаменитую композицию, что была личным гимном Петра, после тех трагических событий 1715 года никто больше никогда не исполнял. Почему? Бог весть. Как позже пояснила Анна – боялись. Все. И она тоже. Поэтому Саша совершенно точно не мог ее слышать никогда, а записей нот не делали, ведь, кроме Петра, ее никто не решался исполнять.

Саша подошел к роялю. Провел пальцем по деревянной крышке старого друга и решительно ее откинул. Выдвинул стул. Сел. И начал вступительный проигрыш композиции, от которой у «старой гвардии» глаза предательски забегали, коленки подкосились и обильно выступил пот. И хорошо, что только пот. А потом запел своим юным голосом слова, уже подзабытые многими из тех, кто их слышал прежде.