– Скорее всего нет, – вздохнул я, представив, какой убогой получится моя вечеринка, а потом добавил: – Ханна, ты можешь пригласить кого угодно. Подумай. Кого бы ты сейчас хотела увидеть больше всего?

– Наверное, Жасмин Мендель, мою лучшую подругу. Мы вместе учились в колледже, я тебе рассказывала.

– Так напиши ей.

– Не думаю, что она полетит сюда из Нью-Йорка только ради тапас.

– А если будет еще и десерт?

Справедливости ради, в Париже я только и делал, что слонялся по улицам. Именно поэтому я так жалел ровесников, которые обитали в панельных многоэтажках и за всю жизнь едва ли выбирались за пределы родной территории: немного помаячив где-нибудь у Северного вокзала, они сразу разбегались обратно по своим углам. Но чего бояться в Париже? Модные районы, католические районы, старофранцузские – такие, как Фобур и Руаяль, – да ходи где хочется! Пусть ты ничего не купишь, но ведь никто не запрещает тебе заглядывать в витрины бутиков и читать меню роскошных ресторанов, где самый обычный ужин обойдется в сто двадцать пять евро. Какое невероятное чувство свободы! До приезда в Париж я часто пытался представить себе жизнь в большом городе, но такого никак не ожидал. Я посмотрел кучу американских фильмов про Нью-Йорк, и почти в каждом были гангстеры или пришельцы из космоса и что-то постоянно взрывалось. Наверное, были и другие фильмы – про то, как люди ходят по магазинам и выпивают в барах с друзьями, – но мне такие ни разу не попадались. Или Лос-Анджелес, город злых собак. На каждом газоне там стоит табличка с предупреждением «Владелец вооружен и готов защищаться!», и, чтобы поймать такси до Беверли Хиллз, тебе сначала придется заработать миллион долларов. В ЛА выбор очень прост: тебе либо в Голливуд, либо в подворотню к наркоторговцам, где рано или поздно тебя застрелит какой-нибудь бандит. В Париже даже самая обычная прогулка по самой обычной улице вроде Елисейских Полей приводила меня в восторг. Я познакомился с другим кинематографом: в нем не было ни мультиков, ни супергероев, зато были картины про самых обыкновенных мужчин и женщин. Среди них попадались скучные, а попадались – очень непристойные, причем с неожиданной для меня стороны. В одном таком фильме крупным планом показали зиб наркомана, а в другом – женщина подстригала свой кук (как я понял, режиссеры-католики очень любят шокировать публику). Хотя кино мне не особо понравилось, я был безумно рад, что его вообще показали – и мне, и другим зрителям, купившим в тот день билет на утренний сеанс.

Я хотел сказать Хасиму, что увольняюсь из «ПЖК», но все никак не решался. Почему-то мне казалось, что он вцепится в меня и не захочет отпускать. Может, даже пригрозит полицией, ведь у меня по-прежнему не было никаких документов. С другой стороны, если ничего не говорить и в один прекрасный день просто не явиться на работу, Хасим, возможно, и сам решит меня уволить. Поэтому как-то утром я спустился в метро и вместо того, чтобы, как обычно, ехать на «Сен-Дени», сел на Шестую линию («Шарль де Голль – Этуаль»), доехал до пересечения с Двенадцатой, а оттуда – вниз до станции «Мэри д’Исси».

Выйдя на улицу, я сбавил шаг и огляделся по сторонам. Я ожидал увидеть типичное для окраины города банльё – очередное парижское гетто, в котором собралась какая-нибудь не слишком популярная нация: колумбийцы, а то и вовсе пигмеи. Ожидал увидеть рынок, прилавки со странным мясом и безымянные окошки, предлагающие услуги по переводу наличных за границу. На самом деле я вышел на большую светлую площадь, от которой в разные стороны бежали пять улиц. Большинство прохожих внешне напоминали французов. Чуть вдалеке я заметил вывеску: «Ле Контуар д’Исси». Снаружи ресторан выглядел вполне прилично, даже дорого. Я толкнул дверь и сразу увидел Виктора Гюго: старик сидел у входа, рядом с вешалкой для пальто, поставив на колени свой потрепанный врачебный саквояж.

– Доброе утро, месье Зафар. Прежде чем мы отправимся в дорогу, позвольте угостить вас кофе. Я знал, что вы вернетесь. Любопытно, чем закончится история?

– Да, конечно, – соврал я. – Спасибо!

– Думаю, сегодня нам стоит попытать счастья на Седьмой. Пассажиры Двенадцатой уже, кажется, начинают запоминать мою историю наизусть. Пересядем на «Мадлен». Знаете, где это? Где церковь?

– Нет.

– Да и бог с ней. Затем мы сделаем еще одну пересадку на «Пирамидах» и на пути к «Порт де ля Виллет» как раз займемся нашими делами. За то время, что мы с вами не виделись, история успела получить некоторое развитие – должен заметить, вполне существенное. Но не беда! Пока наш поезд еще не тронулся, я постараюсь обо всем вам рассказать.

– Не волнуйтесь. Уверен, что обо всем догадаюсь по ходу сегодняшней пьесы.

Дойдя до турникетов, мы с Виктором Гюго, как обычно, застряли: приложив свой билет (в последнее время я привык оплачивать проезд), я благополучно миновал барьер и еще несколько минут наблюдал, как мой спутник шарит по карманам пальто в поисках проездного. В конце концов мы выбрались к платформе «Пирамид» и зашли в поезд. В вагоне оказалось довольно чисто, и мы расположились на нашем обычном месте, возле двери.

Оказалось, я пропустил большую часть представления, поэтому теперь совершенно не понимал происходящего. Похоже, владелец таверны (тот, что с бокалом вина в руке) превратился в конченого злодея, а полицейский снова ловил бывшего преступника.

Когда мы проезжали «Оперу», старик Гюго начал рассказывать другую историю. Поначалу я не понимал, говорит он о мире кукол или о реальном мире.

– Парижская опера, месье Зафар. Для Адольфа Гитлера она была самым горячо любимым местом во всем городе. После начала германской оккупации ему довелось провести в Париже всего один день. Он вел себя как самый обыкновенный турист, приехавший в столицу на rundfahrt[38] — так, пожалуй, мог бы назвать это приключение сам фюрер. Опера поразила его в самое сердце. Именно Парижской опере подражали архитекторы Берлина. Конечно, это было до того, как оформление потолка поручили одному русскому еврею. До войны Опера считалась жемчужиной в архитектурном проекте барона Османа – вандала, который перелопатил старинные парижские улочки и постепенно превратил их в однотипные и совершенно бездушные. В нашей Опере, конечно, жил тевтонский дух – именно поэтому герр Гитлер так ею восхищался.

Пока мы ждали отправления поезда, Виктор Гюго все говорил и говорил. В конце концов он снова вернулся к истории про потолок.

– Так вот. Сорок лет назад власти Парижа решили, что внутреннему убранству Оперы не хватает блеска. Чтобы исправить ситуацию, в столицу выписали одного пожилого художника по фамилии Шагал. Целыми днями он лежал на деревянных подмостках и все рисовал, рисовал. Когда-то точно так же лежал и другой художник, итальянец Микеланджело, подаривший миру Сикстинскую капеллу. По вечерам Шагал спускался в одно и то же кафе и прямо так, не снимая заляпанного краской халата, садился ужинать. Наконец патрон кафе полюбопытствовал: «Месье, скажите, вы – маляр?» В ответ художник лишь молча кивнул. Тогда патрон продолжил: «А какая у вас специализация? Наружные работы? Камень? Стены?» После долгого молчания месье Шагал наконец ответил: «Потолки».