Конечно, у нее была ого-го какая зарплата! При всех ее тратах, покупках и путешествиях, при ежемесячной помощи маме. При сумочках за три тысячи долларов, при брендовых тряпках, при квартире и при крутой машине она умудрялась не то чтобы откладывать, нет, это совсем не в ее характере. Просто ей удавалось все не истратить, при всем желании и абсолютной небрежности в этом вопросе. Рина никогда не знала, сколько денег у нее на счете и сколько на карточках. Иногда заходила в личный кабинет и удивлялась: «Ого! Кажется, старость моя обеспечена».

Но по правде, о старости она не думала. Как и о деньгах. Жила, нырнув с головой в работу, в главное дело своей жизни. Любимое, незаменимое и самое интересное. Думала: «А ведь я счастливица. Сколько людей впадают с тоску при одном упоминании о работе? А я, просыпаясь и сладко потягиваясь, улыбаюсь: на работу! А в пятницу настроение портится: целых два дня безделья. Тоска».

Дура, конечно. Но так оно и есть. Конечно, будь у нее муж и дети, все было бы иначе.

Но не случилось. «Нет, ухожу, – в очередной раз подумала она. – Пару месяцев отдохну, отваляюсь, куда-нибудь съезжу, например на теплое море, навещу наконец свою легкомысленную матушку, почти два года не виделись. В общем, приду в себя. А уж потом начну искать работу. Обзвоню знакомых, приятелей. В конце концов, переступлю через себя и повешу объявление на рекрутинговом сайте. Только даже при самом радужном развитии ситуации кем я пойду? Рядовым сотрудником? Клерком? Ведь ясное дело, ни о какой высокой должности не может быть и речи. Во-первых, все давно и прочно занято. А если случайно свободно, уж точно поставят своего, проверенного, а не чужака и конкурента. А во-вторых, в нашем бизнесе все друг друга знают. Найдется ли смельчак, кто возьмет ее после конфликта с Н.? Захочет ли кто-нибудь нажить себе смертного врага? Вряд ли. Если только в отместку, назло».

Но решено. Обратного пути у нее нет. Завтра девятины и кладбище. Сегодня – готовка. Сейчас она встанет, выпьет чаю и пойдет помогать Валентине. Хороший она человек, эта тетя Фрося.

Определенно хороший.

* * *

Валентина уже вовсю хлопотала. В огромной кастрюле попыхивал и булькал холодец, распространяя аппетитные и пряные запахи лаврушки, душистого перца и вареного мяса. В большом тазу, накрытом чистым полотенцем, у печки, в самом тепле, поднималось тесто на пироги и тоже распространяло замечательный, чуть кисловатый запах.

Валентина ловко и быстро стучала ножом – рубила капусту на начинку.

– Ну, помощница, – улыбнулась она, – готова к подвигам?

Валентина ни о чем ее не расспрашивала, и Рина оценила ее такт и чуткость.

Она резала яйца в пироги, стругала винегрет, мешала морс из клюквенного варенья, и – странное дело – в этих хозяйственных непривычных ей и даже приятных хлопотах боль и тоска отступали.

К вечеру обе рухнули – устали. Спешно доели остаток щей. Рина не удержалась и ухватила еще горячий пирожок. Увидела, как Валентина улыбнулась. «Переживает за меня, – удивилась Рина. – Совсем чужая женщина, а переживает». Напились чаю с вишневым вареньем и постановили, что надо отдохнуть, отлежаться. А там опять хлопоты – разбирать и разливать студень, почистить селедку, нарезать колбасу, хлеб, накрыть на стол. На кладбище поедут рано утром, Мишка и Пашка собирались приехать к восьми. А с кладбища все вернутся голодные.

Рина с удовольствием легла и вытянула ноги – болели спина и плечи. «Не привыкла я к домашней работе, – подумала она. – А это ого-го какой труд! Не было у меня ни в детстве, ни в молодости, а также и в зрелости ни домашних пирогов, ни холодцов».

Уснуть не удавалось, мысли роились в голове, и снова подступали злость, обида и жалость к себе. «Господи, ведь мне хорошо за сорок, а я все жду справедливости». Потянулась к телефону, включила. Там было пусто – ни эсэмэс, ни пропущенных звонков. Не было и писем – ни одного. Словно она, Рина Александровна Корсакова, исчезла из жизни. Была, и нету – стерли резинкой. «Ну и черт с вами, трусы. Боитесь за себя, ну и правильно», – пробубнила она и, как ни странно, уснула. Проснувшись, глянула на часы и подскочила. Ничего себе! Почти десять вечера! Получается, она спала почти три часа. Не спала – дрыхла! Дрыхла, как сурок! Быстро одевшись, смущенная, влетела в комнату. Валентина по-прежнему хлопотала у плиты. Рина извинилась, та махнула рукой:

– О чем ты, господи? Спала, и хорошо, слава богу! Знаешь, как мой дед говорил? Сон, он все лечит. Сиди отдыхай. Я почти все доделала. Выпей чаю с ватрушками – вон, еще теплые.

Рина попробовала возражать, но смирилась. Уселась на диван, поджала под себя ноги, укрылась старым оренбургским платком и стала пить чай с ватрушкой. Ватрушка, надо сказать, оказалась восхитительной.

– Как же вкусно! – застонала она. – Просто божественно!

Хозяйка усмехнулась:

– Спасибо, знаю. – И на минуту застыла. – Санечка очень мои пирожки любил. Но я пекла редко – нельзя ему было, вредно. Только на праздники.

Окончив дела, Валентина сняла передник, вымыла руки и наконец села в кресло.

– Меня дед воспитывал, – начала она. – Дед Андрей. Хороший был человек. Учитель. Мудрый, спокойный, выдержанный. А красавец какой! Показать фотографии?

Рина кивнула. Ей и вправду стали интересны эта женщина и ее семья.

Валентина достала большой, тяжелый альбом в потертом вишневом бархатном переплете и села рядом с Риной.

– Вот, погляди. Не соврала?

С фотографии на Рину смотрел крупный и, видимо, высокий, даже мощный, мужчина в круглых очках без оправы, с короткой, аккуратно подстриженной бородкой. Типичный разночинец и интеллигент. Небольшие светлые глаза смотрели пронзительно, изучающе – прожигали насквозь. Чуть поредевшие волосы, залысины на высоком покатом лбу, крупный, прямой нос и упрямые, плотно сжатые губы.

– Огромным был, высоченным, под два метра. Шел по улице и был виден издалека, – продолжала Валентина. – А бабулька, – она улыбнулась, – маленькая была, кругленькая, как колобок, до груди ему еле доходила.

Валентина достала другую фотографию. Маленькая – это было очевидно, – полноватая женщина в простом ситцевом темном платье, в белом платочке и в огромном переднике явно смущалась, глядя в объектив.

– Бабулька, – повторила Валентина. – Марья Петровна.

– И мою бабулю Марией звали, – тихо сказала Рина. – Но все ее называли Мусечкой.

Валентина внимательно, словно видя впервые, разглядывала фотографию бабушки.

– Она глухонемая была, наша Марья Петровна. В детстве чем-то переболела и оглохла. Почти оглохла – слышала чуть-чуть, в основном читала по губам. Ну а потом постепенно и речь потеряла. Так обычно бывает. Конечно, ее не лечили, кто в те годы лечил в деревне? К тому же семья была большой, семеро детей. Одна глухая – и ладно. Да и работала она справно, все успевала. Не дочь – золото. И хорошенькая была, белокурая, белокожая, голубоглазая, улыбчатая, терпеливая и веселая, всегда улыбалась. Конечно, родители понимали, что замуж Марусю никто не возьмет. Кому нужна глухая жена? А тут в их селе объявился учитель, Андрей Иванович Коротков. Высокий, красивый, образованный. Приехал в село из города, из Воронежа, грамотность развивать. Для деревенских – почти столичный житель.