Скачет великокняжеская дружина, по трое в ряд – пять тысяч отличных воинов, гордость Киева. Младшие дружинники молодкам подмигивают, хохочут над зардевшимися красавицами; старшие мужи над юной игрой усмехаются.

Дальше, за дружиной Мстислава Романовича, на почётном месте – отряд из Добриша. Первым, как полагается, сам князь Тимофей, ласково трясёт клочковатой бородёнкой; только зеваки киевские не его видят, а высокого воеводу. И бойцы добришевские – подтянутые, весёлые, на командира преданно глядят. Любого порвут за командира!

Воевода без шлема, рыжими кудрями на солнце сияет, поверх кольчуги – плащ из заморского зелёного сукна. Но конь у него каков! Словно выкованный целиком из золота, соловой масти. Жеребец Кояш перед народом красуется – хрипит картинно, башкой мотает, тонкие ноги ставит в пыль изящно, словно танцор.

Кто-то из провожающих горожан восхищённо прокричал:

– Ах да витязь! Солнечный!

Заревели, подхватили:

– Солнечный витязь! Привези нам голову татарского князя! С победой ждём!

Мстислав Романович восторженный рёв издалека услышал, на свой счёт, конечно, принял. Улыбнулся счастливо. Небывалая силища прёт, нет ей преград. Никакого ополчения, смердов с дубинами – только воины-профессионалы. А к Хортице ещё и Мстислав Удатный со своей мощной дружиной прибудет, с юга.

Только, вспомнив про Удатного, Мстислав Киевский улыбаться перестал.

* * *

Кыпчакский шаман Сихер открыл глаза – над головой покачивались деревянные дуги, обтянутые серой мешковиной. Тележные колёса скрипели пронзительно, будто плакали о чём-то.

Нащупал пальцами стальную цепь на горле. Кажется, ослабла. Попробовал вдохнуть поглубже – позволила. Значит, ещё время для жизни подарено. Чтобы долг исполнить и рыжего русича обратно в чужие времена отправить, дыру во времени заткнуть.

Сунул руку за пазуху, застонал от ужаса: дрота, сделанного из бедра хроналекса, не было.

– Это ищешь, половец?

Сихер приподнялся, разглядел в полутьме чернявого мужчину, держащего в руках костяное оружие. Спросил:

– Ты кто? Отдай, не твоё.

– Не переживай, не отберу, – рассмеялся чёрноглазый, – просто любопытно. Странный ты. Слово Волчье знаешь, коней наших перепугал. Две недели в бреду, цепь тебя нашейная чуть не задушила. Я лучшего кузнеца позвал – он не взялся освободить. Только тронет цепь – она ещё больше сжимается, давит. Костяшка эта невиданная у тебя за пазухой. Никак, ты колдун?

– Шаман я половецкий, Тенгри служу. А ты кто?

– А я – князь Мстислав Галицкий. Слыхал про такого?

Сихер глаза прикрыл, кивнул:

– Слыхал. Про твои подвиги, про воинскую славу – кто же не слыхал? Что будешь делать со мной, князь? Неужто на костёр, как колдуна, отправишь?

Мстислав Удатный оскалился:

– Костёр – это быстро. Гридней кликну – вмиг соорудят. Другое скажи: в бреду поминал ты рыжего Димитрия. Не того ли, толмача франкского рыцаря, что при дворе киевского князя отирается?

– Того, – сознался Сихер, – но он мне нужен не для доброго дела. Как встречу – после этого только один из нас на земле останется.

– Это хорошо, – обрадовался князь, – это как раз устраивает. Мне он тоже поперёк горла. Говорливый слишком, сучье подхвостье, всякую ерунду князю киевскому болтает, дурные мысли внушает. Мол, татарских послов принимать надо, а моего тестя половецкого хана Котяна спасать – наоборот, не обязательно. Урезать надобно рыжему язык, лучше вместе с головой.

Мстислав Удатный улыбнулся, хлопнул ладонью по пыльной подстилке.

– Вот доберёмся до Хортицы, там и покажешь, шаман, на что способен. А то ведь, повторю, костёр угораздить – дело плёвое.

Сихер откинулся на подстилке, погладил пальцами цепь. Ещё неизвестно, что лучше – удушенным быть или сгореть заживо…

* * *

Кипит ставка Субэдея, каждому дело есть. Китайские умельцы, аккуратно макая кисточки в тушь, рисуют карты русских земель со слов задержанных сарацинских и булгарских купцов. Тщательно расспрашивают, сколько переходов до русских поселений, где водопои, где броды через реки, какими укреплениями города защищены.

Монгольские разъезды, как рой ядовитых ос, по дикому полю разлетелись, самих днепровских берегов достигли. Высматривают, что творится у русичей.

Лазутчики из половцев и бродников – самые лучшие. И переодеваться не надо, язык знают – рыщут по рынкам, в церкви заходят и в кабаки, внимательно болтовню жителей и дружинников слушают. Самые ловкие в лагеря войсковые проникают, считают количество котлов (сколько котлов – столько и едоков); запоминают, где отряды стоят да как вооружены.

В шатёр к Субэдею – очередь из гонцов.

– Киевляне и союзники достигли Хортицы, разбивают лагерь.

– Две сотни черниговцев переправились на левый берег Днепра, получили отпор и назад вернулись.

– Котян привёл всех, кого смог собрать – не меньше пятнадцати тысяч всадников.

Монголы всё о русском войске знают. За каждым движением следят. А вот противник, похоже, не особо переживает: лазутчиков не шлёт, передовые отряды не отправляет. Субэдей в такую опрометчивость врага не верит:

– Не может быть, чтобы русичи так беспечно к войне относились. Не нашли их лазутчиков – значит, прячутся хорошо. Искать! Ловить и на допрос в ставку привозить. Ночные разъезды удвоить.

* * *

Эх, где она, жизнь свободная, бродницкая? Новые хозяева крепкую узду на вольницу надели да затянули так, что зубы трещат. Всех способных – в седло, на десятки и сотни разбили. Кого – лазутчиками за Днепр отправили, кого – в дозоры. Ни выпить, ни пограбить, ни к жёнке под тёплый бочок завалиться. Кто в деревнях остался – надрывается без продыху: рыбу ловят, лодки мастерят и смолят для нужд татарского войска, на переправах трудятся.

Разве о таком бродники мечтали, когда их Плоскиня в услужение к Субэдею привёл? Сначала радовались: вот теперь порезвимся, погуляем за Днепром. Много на Руси богатых городов, серебра и мехов всем хватит – это не за караванами по степи серыми волками гоняться. Но приходится тяжкую службу исполнять. А за любую провинность одно наказание – смерть. И палач своих и чужих не разделяет: что аланов, что монголов. Виноват – прощайся с солнышком и шею подставляй.

Бродники давно недовольные речи ведут. Мол, лучше было бы сбежать куда подальше – хоть в рязанские земли, хоть к венгерскому королю. Переждать, пока война пройдёт и всё уляжется. Ведмедя-верзилу десятником назначили. Он от таких разговоров среди подчинённых морщится, но не пресекает. Может, и сам так думает, но как начальник поддержать не может.

Третий день уже рыщет маленький отряд по степи, редких встреченных останавливает – проверяет, не лазутчики ли русские. Да всё больше испуганные половецкие кочевья попадаются, которые с Котяном за Днепр не ушли.