— Да, — тихо промолвила Хонор.

— Вот и славно. А теперь можешь заняться соком. Доркас, отдай ей ложку.

* * *

Фейсуэлл, Огайо

24 февраля 1851 года

Дорогие мама и папа!

У меня хорошая новость для вас и всей нашей родни: я жду ребенка. Это стало понятно еще в январе, но я ничего не сообщала, потому что хотела убедиться, что не ошиблась. Я точно не знаю, когда родится малыш. Наверное, в сентябре или октябре. Хеймейкеры, конечно же, рады. Хотя, по-моему, Джудит не очень довольна, что ко времени жатвы от меня будет немного пользы — к началу осени я буду уже на сносях. А если ребенок уже родится, все равно не смогу от него отойти ни на шаг.

Теперь, когда ношу дитя, я стала быстрее утомляться, но в остальном чувствую себя хорошо. Меня совсем не тошнит, как это бывает со многими женщинами в начале беременности — и не только в начале, как у Абигейл. Она до сих пор мучается тошнотой, хотя ей уже скоро рожать. (По ее утверждениям, в мае, но все знают, что это будет значительно раньше. Наверное, уже через месяц.) Зимой мы с ней почти не виделись. И с Адамом тоже — и это неправильно. Я очень надеялась, что иногда буду помогать ему в магазине, но Хеймейкеры заявили, что я нужна им на ферме, и вообще никуда меня не отпускают. Я рада, что рядом есть человек, которого я знала дома, и я думала, что мы подружимся. Но, вопреки ожиданиям, мы с Адамом так и не стали друзьями. Наверное, нужно какое-то время, чтобы неловкость, возникшая между нами вначале, исчезла.

Я очень довольна, что снег наконец растаял, и я больше не чувствую себя запертой в доме, как в клетке. По ночам еще холодно, но днем солнышко пригревает, и уже появились подснежники и даже нарциссы. На ивах распускаются почки. Первая зелень радует взор. Через пару недель уже можно будет заняться садом и огородом.

Может, это глупо с моей стороны, но я надеюсь, что когда-нибудь вы увидите своего внука (или внучку). Все в руках Божьих.

Ваша любящая дочь,

Хонор Хеймейкер

Хонор решила больше не помогать беглецам, но они все равно приходили на ферму. Зима закончилась, беглецов стало больше. И оказалось, что это совсем не просто: отказывать в помощи людям, которые в ней нуждались.

В первый раз это было нетрудно. Чернокожий беглец выступил из-за кабинки, где была оборудована уборная, в тот момент, когда Хонор вышла оттуда. Он молча посмотрел на нее. Она указала взглядом на огород, где Джудит рыхлила землю. Теперь свекровь стояла, опираясь на грабли, и наблюдала за ней и беглецом. Хонор произнесла слова, которые мысленно репетировала все последние дни — как раз для такого случая:

— Мне очень жаль, но я ничем не могу помочь. — И добавила, понизив голос: — Иди на север, в Оберлин. Это в трех милях отсюда. Там найдешь красный дом на Мельничьей улице и попросишь о помощи. Иди с Богом.

Она рассудила, что эти слова вряд ли можно расценивать как помощь. Впрочем, Хонор подозревала, что Джудит все равно этого не одобрит. Чернокожий мужчина кивнул, развернулся и скрылся в лесу.

Хонор думала, что, отказав человеку в помощи, она будет чувствовать себя ужасно. Но все оказалось не так уж и страшно. Она ждала, что Джудит что-нибудь скажет, но та просто вернулась к прерванной работе.

В следующий раз на ферму явилась старая негритянка. Хонор удивилась: большинство беглых рабов были молодыми и крепкими, способными справиться с тяготами сложного пути. Она обнаружила негритянку, услышав, как за курятником лает и рычит Дружок. Беглянка сидела на земле, обхватив руками колени и испуганно глядя на беснующегося пса. Ее лицо покрывала сеть глубоких морщин, но глаза были ясными — и золотисто-коричневыми, как у кошки.

— Доченька, дашь мне поесть? — попросила она, когда Хонор прогнала Дружка. — Умираю от голода.

— Мне очень жаль, но я ничем не могу… — Хонор не закончила фразу, которую долго репетировала.

— Всего лишь кусочек хлеба и капельку молока. И я сразу уйду.

— Подожди здесь.

Хонор побежала в дом, волоча за собой Дружка. Она закрыла его внутри, а сама поспешила в кухню. Хорошо, что на ферме не было никого. Джудит и Доркас ушли в магазин в Фейсуэлле, а Джек развозил молоко. Хонор отрезала по куску хлеба и сыра и налила молока в жестяную кружку. При этом пыталась придумать, что сказать Джудит в свое оправдание: «Я ее не прятала. Просто дала ей поесть. То же самое я сделала бы для любого прохожего, кто попросил бы его накормить».

Она наблюдала, как беглянка ест, и поглядывала на дорогу, не возвращаются ли Хеймейкеры. Старуха жевала медленно, поскольку зубов у нее почти не было. Выпив молоко, она причмокнула губами.

— Вкусное молоко. Видать, хорошие у вас коровы. — Она поднялась и поправила тряпки, намотанные на ноги вместо обуви. — Спасибо.

— Ты знаешь, куда идти?

— Да. На север. — Старуха указала пальцем в сторону Оберлина и ушла.

За обедом Хонор дождалась паузы в разговоре и объявила:

— Сегодня, пока вас не было, сюда приходила беглянка.

Она отпила воды, чтобы успокоиться.

— Совсем старая женщина, — добавила Хонор, надеясь пробудить в Хеймейкерах жалость. Ведь старые люди особенно нуждаются в помощи и участии. — Я… я дала ей хлеб, сыр и молоко. А потом она сразу ушла.

За столом воцарилась напряженная тишина.

— Кажется, мы уже обсудили этот вопрос, — сказала Джудит. — Ты обещала не помогать беглецам.

Хонор тяжело сглотнула:

— Да. Но как я могла отказать старой женщине в куске хлеба? Просто дала ей поесть. То же самое я сделала бы для любого прохожего, кто попросил бы его накормить. Я не помогала беглянке. Всего лишь проявила заботу о ближнем.

Джудит поджала губы.

— Твой охотник за рабами, Донован… вряд ли он согласится с подобной постановкой вопроса. И давай договоримся на будущее: если тебе самой трудно гнать отсюда цветных, я уж возьму этот труд на себя. В следующий раз просто зови меня.

Но в следующий раз, когда на ферме появился беглец, Хонор не стала звать Джудит. Ей было жаль этих людей. Хотелось как-то защитить их — в частности, и от суровой свекрови с ее недоброй улыбкой и холодными глазами. Хонор казалось, что из ее собственных уст отказ прозвучит мягче.

— Мне очень жаль, но я не могу спрятать тебя, — сказала она чернокожему мужчине, который пришел на ферму через несколько дней.

По сравнению с «ничем не могу помочь» это звучало не так жестко и словно давало надежду на то, что хоть какую-то помощь ему здесь окажут. Теперь Хонор постоянно носила в кармане передника кусок хлеба, и в следующий раз, когда ей пришлось сказать «я не могу вас спрятать» двум подросткам, она хотя бы дала им поесть — не столько ради того, чтобы они подкрепили силы, сколько ради собственного спокойствия. Чтобы не чувствовать себя виноватой.