Присутствующие с облегчением вздохнули, когда меч приземлился у самых ног Джейми. И только когда Джейми наклонился за ним, я заметила, что число зрителей уменьшилось на два человека.

Один из них, двенадцатилетний Кильмарнок, лежал на траве лицом вниз с весьма внушительной шишкой на голове. Второго — Фергюса — нигде не было видно, но до моего слуха откуда-то из кустов донесся шепот:

— Только посмей еще раз сказать что-нибудь подобное, задница вонючая!

Погода в ноябре стояла не по сезону теплой. Казалось, что облака расступились, давая возможность осеннему солнцу позолотить серые здания Эдинбурга. Я старалась воспользоваться коротким теплом и ползала на коленях по саду камней, вызывая шутливые замечания нескольких шотландцев, наслаждавшихся теплом на привычный свой манер — с кувшином виски домашнего приготовления.

— Собираете гусениц, мистрис? — спросил один из них.

— Нет, скорее всего эльфов, а не гусениц, — добавил второй.

— Скорее всего вы найдете их в своем кувшине, нежели я под этими камнями, — парировала я.

Мужчина поднял кувшин, прищурив один глаз и картинно заглянув внутрь.

— О, никаких гусениц в моем кувшине нет, — проговорил он и сделал большой глоток.

Действительно, то, за чем я охотилась, значило для них так же мало — или так же много, — как гусеницы. Я нагнулась, отодвинула небольшой валун на несколько дюймов в сторону и осмотрела оранжево-коричневый лишай на его поверхности, осторожно поцарапала его маленьким перочинным ножичком, и несколько кусочков упало мне на ладонь. Я осторожно переложила их в дешевую жестяную табакерку, где хранила с таким трудом добытое сокровище.

По прибытии в Эдинбург отношение ко мне изменилось. Если в отдаленных горных деревушках на такое поведение смотрели бы подозрительно, а то и враждебно, то здесь это считалось безвредным чудачеством. Шотландцы относились ко мне с большим уважением, и я чувствовала, что они не испытывают передо мной страха.

Мне даже простили мое английское происхождение, когда узнали, кто мой муж. Признаюсь, я никогда не пыталась узнать больше того, что мне рассказал Джейми о Престонпанской битве, но на шотландцев Рыжий Джейми произвел неотразимое впечатление, и появление его за пределами Холируда неизменно вызывало ликующие возгласы.

Вот и сейчас восторженные крики шотландцев привлекли мое внимание. Я подняла голову и увидела Рыжего Джейми, рассеянно помахивающего рукой мгновенно собравшейся толпе и одновременно внимательно оглядывающего сад позади замка.

Его лицо просветлело, когда он увидел меня, и он быстрым шагом направился ко мне.

— Вот ты где, — произнес он. — Не хочешь ли пройтись со мной немного? И захвати с собой свою маленькую корзиночку.

Я поднялась, стряхнула сухие травинки, прилипшие к юбке, и опустила перочинный нож в корзину.

— Хорошо. Куда мы идем?

— Колам передал, что хочет поговорить с нами. С нами обоими.

— Где? — спросила я, ускоряя шаги, чтобы поспеть за Джейми.

— В церкви в Канонгейте.

Это было интересно. Явно Колам хотел увидеться с нами, но так, чтобы об этом не знали в Холируде.

Не желал этого и Джейми. Отсюда и корзина. Рука об руку мы прошли через ворота. Корзина давала объяснение нашему появлению в Роял-Майл. Она могла служить для покупок или содержать лекарства, которыми я снабжала семьи, проживающие в окрестностях Эдинбурга.

Единственная, главная, улица Эдинбурга пролегала от основания скалистого холма до самой вершины. У основания его находился замок Холируд, величественный и чопорный под сенью торжественных построек аббатства, почти вплотную примыкавшего к нему с севера. Он как бы игнорировал великолепие Эдинбургского замка, стоящего на самой вершине холма. Роял-Майл находилась между двумя замками, и подъем к ней равнялся примерно углу в сорок пять градусов. Запыхавшаяся, с раскрасневшимся лицом, я задавалась вопросом, как Колама Макензи угораздило устроить встречу в таком месте.

Мы нашли Колама во дворе церкви. Он сидел на каменной скамье, подставив спину солнцу. Его короткие ноги не доставали до земли. На скамье рядом с ним лежала его палка. Спина сгорбилась, голова задумчиво поникла. Его можно было принять за одного из гномов, которые были бы весьма уместны в каменном саду, сотворенном руками человека, с его причудливыми камнями и ползучими лишайниками.

Трава заглушала звук наших шагов, но Колам поднял голову, когда мы едва вошли в сад. «По крайней мере, его органы чувств в порядке», — подумала я.

При нашем приближении шевельнулась какая-то тень под ближайшей лиственницей. Органы чувств Ангуса Мора тоже были в порядке. Узнав нас, слуга продолжил нести свой молчаливый дозор, снова став частью окружающего пейзажа.

Колам кивнул, приветствуя нас, и пригласил сесть рядом с собой. При ближайшем рассмотрении ничто уже не напоминало в нем гнома, разве что его скрюченное тело. На лице его лежал отпечаток мужественности.

Прежде чем сесть рядом с Коламом, Джейми усадил меня на одну из каменных плит рядом со скамьей. Мрамор оказался удивительно холодным. Я чувствовала его леденящее прикосновение даже через толстые юбки. Я невольно поежилась. Вырезанный на мраморной плите череп и скрещенные кости заставили меня мысленно содрогнуться, но все-таки пришлось сесть. Я прочла эпитафию, выгравированную под черепом, и улыбнулась:

Здесь лежит Мартин Элджинброд,

Пожалей мою душу, господь Бог,

Как сделал бы я, если бы был Богом,

А ты — Эльджинбродом.

Джейми предостерегающе взглянул на меня, затем повернулся к Коламу:

— Вы хотели видеть нас, дядя?

— У меня к тебе вопрос, Джейми Фрэзер, — сказал Колам без всяких обиняков. — Ты считаешь меня своим родственником?

Джейми помолчал, внимательно вглядываясь в лицо своего дяди. Затем улыбнулся.

— У вас глаза моей матери, — сказал он. — Разве я могу игнорировать этот факт?

Колам на минуту задумался. У него глаза были чистые, серые, как крыло голубки, опушенные густыми черными ресницами. Несмотря на свою несомненную красоту, они порой становились холодными как сталь, и я невольно, уже в который раз, спросила себя: «А как же выглядела мать Джейми?»

— Ты помнишь свою мать? Ты был еще совсем крошкой, когда она умерла.

От этих слов губы Джейми слегка дрогнули, но голос прозвучал спокойно:

— Я был уже достаточно большой… Мне говорили, что я немного похож на нее. А поскольку в доме моего отца уже в те времена было зеркало, я имел представление о ней.

Колам коротко засмеялся:

— Больше, чем немного.

Он впился глазами в Джейми. Его глаза мягко светились.

— Да, парень. Ты — сын Элен. В этом нет никакого сомнения. Эти волосы… — Он слегка коснулся волос Джейми, отливающих то ли золотом, то ли янтарем, густых и волнистых. — И этот рот. — Рот самого Колама искривился. — Широкий, как ночной горшок, — так я когда-то ее дразнил. Ты могла бы ловить мошек ртом, как жаба, говаривал я ей, если бы у тебя к тому же был еще и липкий язык.