Официант подошел к новым гостям и спросил, что они желают пить. Рабби подвел Машу к бару и забыл про Германа. Его рука лежала на машиной талии, как будто он танцевал с ней. Герман хотел присесть, но нигде не видел свободного стула. Служанка поднесла ему поднос с красиво сервированной рыбой, холодной закуской, яйцами, кексами. Он попытался зубочисткой подцепить половину яйца, но она сорвалась. Люди говорили так громко, что шум оглушал его. Какая-то женщина заходилась от смеха.

Герман еще ни разу не бывал на американской вечеринке. Он ожидал, что гости рассядутся за столом, а официанты будут подавать еду. Но не было комнаты, где можно было бы сесть, и никто не подавал еду. Кто-то заговорил с ним по-английски, но в таком гаме он не мог понять ни слова. Куда, ради всего святого, делась Маша? Казалось, она исчезла в сутолоке. Он остановился перед картиной и некоторое время рассматривал ее.

Он перешел в комнату, где было больше кресел и диванов. Книги стояли от пола до потолка. В этой комнате с бокалами в руках сидели несколько мужчин и женщин. В углу стоял свободный стул, и Герман опустился на него. Люди говорили об одном профессоре, который получил аванс за книгу, пять тысяч долларов. Они потешались над ним и его работами. Герман слышал названия университетов, фондов, стипендий, имена заказчиков, названия работ о еврействе, социализме, истории, психологии. "Что это за женщины? Как получается, что они в курсе всего этого?", — подумал Герман. Он чувствовал себя скованным в своей жалкой одежде и боялся, что они попытаются втянуть его в разговор.

"Я тут чужой. Я должен был остаться талмудистом". Он еще немного отодвинул свей стул, подальше от них.

Чтобы чем-то заняться, он взял с книжной полки "Диалоги" Платона. Он наугад открыл "Федон" и прочел: "Неправдоподобно предположение, что те, кто всерьез занимаются философией, на самом деле только задаются вопросом, как умирать и каково быть мертвым".

Он перелистнул несколько страниц назад, к "Апологии",и его взгляд упал на слова "Потому что я полагаю, что это против природы, когда лучший человек терпит ущерб от худшего". Было ли это истинно так? Противоречило ли природе то, что нацисты убили миллионы евреев?

Официант вошел в комнату и сказал что-то, чего Герман не понял. Все встали и покинули комнату. Герман остался один. Он представил себе, что нацисты в Нью-Йорке, но кто-нибудь — может быть, даже рабби — прячет его в этой библиотеке. Еду ему передают через дыру в стене.

В двери появился человек, показавшийся ему знакомым. Это был мужчина маленького роста в смокинге; в его смеющихся глазах была ирония. "Кого это я вижу?", — сказал он на идиш. "Да, действительно, мир тесен, как говорится".

Герман встал.

"Вы меня не узнаете?"

"Я так запутался здесь, что…"

"Пешелес! Натан Пешелес! Пару недель назад я был у вас дома".

"Да, конечно".

"Почему вы сидите здесь один? Вы пришли сюда почитать книги? Я не знал, что вы знакомы с рабби Лампертом. Но кто с ним не знаком? В соседней комнате есть что поесть — методом самообслуживания. Берете и накладываете себе на тарелку. Где ваша жена?"

"Где-то здесь. Я потерял ее".

Едва Герман произнес эти слова, как тут же понял, что Пешелес говорит не о Маше, а о Ядвиге. Катастрофа, которой боялся Герман, близилась. Пешелес взял его под руку.

"Пойдемте, поищем ее. Моя жена сегодня не смогла пойти со мной. У нее грипп. Есть женщины, которые заболевают всякий раз, когда нужно куда-нибудь идти".

Пешелес повел Германа в соседнюю комнату. Тут, с тарелками в руках, кушая и болтая, стояли люди. Некоторые сидели на подоконниках, на батареях там, где им удавалось найти местечко. Пешелес потащил Германа в столовую. Гроздья людей облепили длинный, уставленный кушаньями стол. Герман высматривал, где же Маша. Она стояла рядом с невысоким мужчиной, который держал ее за руку. Было ясно, что он говорит ей что-то смешное, потому что она смеялась и всплескивала руками. Увидев Германа, она отняла у мужчины руку и двинулась сквозь толпу. Мужчина последовал за ней. Машине лицо раскраснелось, а глаза восторженно сияли.

"А вот мой потерянный муж!", — закричала она. Она обвила руками его шею, так, как будто он только что вернулся из далекого путешествия. Ее дыхание пахло алкоголем.

"Это мой муж; это Яша Котик", — сказала Маша, показывая на мужчину, с которым разговаривала. Он был в европейском смокинге с заостренными отворотами; широкая шелковая полоса украшала внешние швы брюк. Его черные волосы были разделены на пробор и сияли, напомаженные; нос у него был кривой, а подбородок раздвоенный. Его моложавая фигура странно контрастировала с морщинами на лбу и складками у рта, обнаруживавшего, как только он начинал смеяться, неправильный прикус. В его взгляде, улыбке и манере говорить было что-то насмешливое, преувеличенное. Он стоял с согнутой рукой, как будто ждал случая снова увести Машу. Он выпятил губы, и на его лице появилось еще больше складок.

"Значит, это твой муж?", — спросил он, по-клоунски задирая вверх одну бровь.

"Герман, Яша Котик — актер, о котором я тебе рассказывала. Мы были в одном лагере. Я не знала, что он в Нью-Йорке".

"Кто-то говорил мне, что она направилась в Палестину", — сказал Яша Котик Герману. "Я думал, она где-то у Стены Плача или у могилы Рахели. Смотрю, а она стоит в гостиной рабби Ламперта и пьет виски. Это Америка точно такая, как представлял себе сумасшедший Колумб — ха!"

Большим и указательным пальцем изображая револьвер, он сделал жест, как будто открывал огонь. Все его движения были акробатически-быстрые. Его лицо все время двигалось, корчило гримасы и передразнивало. Он задирал одну бровь в наигранном удивлении, в то время как другая опускалась, словно он плакал. Он раздувал ноздри. Герман уже много слышал о нем от Маши. Она говорила, что он рассказывал анекдоты, роя собственную могилу, и нацисты так потешались над ним, что разрешили ему бежать. Подобным же образом его клоунада сослужила ему хорошую службу у большевиков. Юмор висельника и комичные проделки помогли ему преодолеть бесчисленные опасности. Маша хвасталась перед Германом тем, что Яша любил ее, а она его отвергла.

"Значит, вы ее муж?", — сказал Котик Герману. "Как вы ее заполучили? Я полмира обыскал, разыскивая ее, а вы явились да женились. Кто вам дал на это право? Это, извините меня, типичный империализм…"

"Ты по-прежнему шут", — сказала Маша. "Я, кажется, слышала, что ты был в Аргентине?"

"Да, я был в Аргентине. А где я не был? Боже, благослови самолет. Садишься, опрокидываешь в себя шнапс, и только начнешь храпеть и мечтать о Клеопатре, как ты уже в Южной Америке. Когда здесь шавуот, на Кони Айленд люди идут купаться, а когда там шавуот, люди дрожат от холода в квартирах без отопления. Кому понравится творог на шавуот, если на улице мороз? На хануку плавишься от жары, все раздеваются, чтобы охладиться в Мар-дель-Плате, но достаточно только на минуту нырнуть в казино и просадить несколько песо, и ты снова взмок. Что ты такого нашла в нем, что вышла за него?", — сказал Яша Котик Маше и подчеркнул вопрос преувеличенным пожатием плеч. "Что, например, есть у него, чего бы у меня не было? Хотел бы знать".