Он приблизился ко мне и положил руку на плечо, но, почувствовав, как у меня напряжены мускулы, тут же убрал ее.

— Спокойной ночи, — сказал он.

У дверей Эрик задержался, я собрал остатки мужества и посмотрел ему прямо в лицо.

— Ни разу за всю мою жизнь я не был так счастлив, как сейчас, — произнес он ласково и вышел из комнаты.

Я пытаюсь вспомнить, что испытывал, когда раздевался и ложился в постель. Выключив свет, старался думать об Элле, но у меня не получалось увидеть перед собой ее глаза, ощутить прикосновение ее губ на своих губах. Я чувствовал лишь грубую энергию поцелуя Эрика, пламя его страсти. И именно в тот момент в первый раз ощутил горький вкус предательства. Я знал, что больше ни одной ночи не смогу оставаться в этом доме, хозяева которого доверяли мне, что на следующий день я должен уехать. Какая угодно ложь станет оправданием, только бы обрести свободу. В поту, холодея от сознания того, что натворил, я лежал, не в силах заснуть, и старался ни о чем не думать.

Бодрствовал я до тех пор, пока солнце не превратило черное небо в серую мглу, и сон, снизошедший на меня на рассвете, был настолько глубок, что я не слышал, как Эрик утром открыл дверь. Пока он шел через комнату, я крепко спал и проснулся, лишь почувствовав на лице его руку — он попытался откинуть волосы с моего лба. В тот миг я понял, что случившееся накануне не было сном и этот кошмар — часть реальности.

Я был в отчаянии, а потому дальнейшая ложь удалась мне легко и беспрепятственно. Наскоро позавтракав — за столом я заставлял себя смотреть в сияющие глаза Эрика без смущения, — я отправился в деревню, разыскал почту и позвонил Камилле Бодмен. Она сняла трубку на третьем губке, голос ее звучал, как всегда, пронзительно, и акценты в речи она, как обычно, расставляла где хотела.

— Дорого-о-ой! — взвизгнула она. — Я уж думала, ты никогда не вернешься! Где ты? Какие у тебя планы на ленч?

Я объяснил ей, что нахожусь во Франции с друзьями, потому наш совместный ленч невозможен и я горько сожалею об этом.

— О! Какая досада! В Лондоне без тебя — смертная тоска. Джейми, я хочу знать, когда ты вернешься, когда мир для меня снова оживет?

— Скоро, Камилла. Скоро. Собственно, я вернусь скорее, если ты окажешь мне одну услугу.

И я быстренько сочинил историю о том, что меня окружают тут скучнейшие люди и мне нужен вежливый предлог, чтобы отказаться от их гостеприимства. Камилла с радостью заглотила наживку: подобные интриги были ее коньком.

— Помоги мне, пожалуйста, — закончил я. — Пришли срочную телеграмму с требованием немедленно вернуться в Лондон.

— О, дорогой, как это увлекательно! А какую причину мне назвать?

— Не знаю. Уверен, что уж кто-кто, а ты не нуждаешься в моих подсказках.

— Конечно же нет, дорогой. Можешь на меня положиться.

— Знаю. Именно поэтому я тебе и звоню.

И после многократного обмена поцелуями и нежными словами разговор окончился.

Я немного успокоился и, страстно желая, чтобы мой внезапный отъезд из Вожирара все восприняли как нечто неизбежное, пригласил Эрика прогуляться. Мне хотелось, чтобы телеграмму получила Луиза, тогда я был бы вне подозрений.

Он устроил мне экскурсию по землям и постройкам, относящимся к замку, живописные руины которого высились над городом, и рассказал его историю. Благодарный за столь нейтральную тему, я кивал и улыбался, но, охваченный волнением, ничего не слышал и считал минуты, которые потребуются Камилле на отправку телеграммы, а сыну почтмейстера — на ее доставку. Проще всего было молчать: с каждым произнесенным словом я казался себе все более и более фальшивым. Но даже тишина была лживой: Эрик воспринимал ее как безмолвное общение, а я — как краткие передышки от мучительных потуг вести себя нежно.

Вернувшись, мы обнаружили Луизу в сильнейшей печали. Она встретила нас у входной двери и повела в гостиную. Там, взяв мои руки в свои, попросила сесть:

— У меня для вас плохие новости, дорогой мой Джеймс.

Я изобразил на лице подобающее случаю беспокойство.

— Леопольд умирает, — произнесла Луиза заботливо. — Очевидно, ему недолго осталось. — И с бесконечной нежностью она заглянула в мои глаза. — Ваша мама только что прислала телеграмму. Она считает, что вам следует немедленно вернуться в Англию.

Тут до меня дошло, что Леопольд — это принадлежащий Камилле кинг-чарльз-спаниель. Пытаясь не улыбнуться абсурдности ситуации, я отвернулся от Луизы.

— Ну, ну, — сказала мама Эрика, кладя мне руку на плечо. — Мужайтесь.

— Пойду соберу вещи, — хрипло ответил я.

— Конечно. Эрик отвезет вас на станцию.

И я с легким сердцем отправился наверх паковать багаж.

Если б только значимые события не цеплялись за пустяки. Если б только я не забыл свою скрипку в Вожираре. Если б только… Быть может, со временем страсть Эрика остыла бы. А доверие ко мне Эллы укрепилось. И всем нам стало бы легче. Кто знает?..

Но я забыл свою скрипку в Вожираре. А посему в тот день, когда Эрик отправился на почту звонить моим родителям, чтобы узнать, высылать ее им или нет, они сообщили ему, что у нашей семьи нет знакомых по имени Леопольд и что им ничего не известно о моих планах приехать домой до Рождества.

Не имея ни малейшего представления о том, как скоро поток событий захлестнет меня, я совершил короткое путешествие на поезде от дома Эрика до имения Эллы, забившись в угол пустого вагона. Все это время я пытался избавиться от жутких воспоминаний о прошедших двух днях и поздравлял себя с тем, что так легко удалось отделаться. Пока мимо окна проплывали унылые поля, я с наслаждением представлял, как всего через несколько часов вновь увижу свою возлюбленную и сожму в объятиях ее хрупкое тело. Чем более властно образ Эллы завладевал моими мыслями, тем менее реальными становились события минувших дней, и Эрик уже казался призрачным и ненастоящим. Это меня успокаивало — так легче было забыть о своем подлом поступке. Я очень старался отогнать подальше мысли о друге.

По прибытии я со станции позвонил Элле, ее радость тронула меня и заставила поверить, что все будет хорошо, что все уже сейчас почти хорошо. Элла приехала за мной на пыльном «рено» Жака, и впервые с того часа, как я покинул Лондон, между нами возникло что-то от прежней магии, не нарушаемой обществом посторонних. Теперь, когда она сидела рядом со мной, старый дом, появившийся перед нами за последним поворотом, больше не казался мне таким мрачным, его уединенность делала из него убежище, где можно укрыться от всех мыслей о внешнем мире.

О случившемся между мной и Эриком я рассказал Элле в самых общих чертах. Я выдержал испытание, и только об этом она должна была знать; сама же она, вероятно чувствуя себя виноватой, не стала меня расспрашивать.