Марк сидел и кивал, как это делают психоаналитики, как бы говоря: «Продолжайте». Иногда мне казалось, что я получаю у него бесплатные консультации.

– Как медитация мне помогает в этом? Она только позволяет мне на короткую секунду шагнуть назад и посмотреть, что происходит. И это снижает вред, так?

– Да.

– Она не устранит проблему.

– Нет. Она может помочь быстрее справиться. Может, – сказал он, слегка качая головой и тщательно выбирая слова. – Ведь насколько шире становится понимание того, как все это ужасно, настолько слабее твоя связь с любой разворачивающейся мелодрамой.

– Мне сейчас помогает то, что включает в себя совсем не медитацию, – сказал я. – Я думаю про себя: «Ну и что может случиться в самом худшем случае? Я потеряю работу? У меня все равно есть любящая жена, и единственный человек, который может это сломать, это я сам». Это работает, но не имеет никакого отношения к медитации.

– Но это же правильное представление! – его голос подскочил на октаву от настойчивости.

– Правильное представление о природе реальности? – спросил я саркастически.

– Да, – ответил он, не моргнув глазом. – Это правильное представление, потому что ты не привязываешься к успеху так сильно.

– Но, может быть, я привязываюсь к Бьянке.

– Это гораздо лучше. Ты привязываешься к чему-то куда более существенному.

Я обдумывал слова Марка, поедая неприлично дорогую яичницу, а мой слоган о 10 % приобретал новый смысл. Я вспомнил, что мне сказал Марк год назад, когда я сходил с ума, не зная, повысит ли меня Дэвид Уэстин. Тогда в Трибека Гранд за бокалом пива Марк помог мне понять, что карабкаться по водопаду стоит не для того, чтобы магическим образом решить все проблемы, а чтобы эффективнее решать их, создавая пространство между стимулом и реакцией. Медитация была подушкой безопасности, а не обезболивающим.

И эта подушка безопасности, как я понимал теперь, давала реальный результат. Например, она позволила мне признать свои трудности с поведением на публике, а не притворяться, что их не существует. Она помогала мне избегать истерик (например, разбрасывания бумаг в студии) по отношению к коллегам, не важно, могли ли они навредить мне. Но самым важным было предотвращение некоторых выплесков недовольства на Бьянку. Она заметила, что я стал гораздо реже заходить в квартиру в дурном настроении. Ее же единственным поводом для замечаний было то, что ей приходилось ходить на цыпочках, когда я медитировал. Также важно заметить: сама она медитацией не занималась – мне хватало ума не проповедовать дома.

Вот так выглядела суперсила в действии. В случае моей борьбы за программу «Доброе утро, Америка» она не позволяла мне найти лучший выход из ситуации. Но зато она создавала достаточно места в моей голове, и шансы найти этот выход повышались.

Посмотреть на мою войну за место ведущего с точки зрения буддистского понятия «страдания» было целым открытием. В скоротечном мире, где все наши удовольствия утекают как песок сквозь пальцы, я жил так, словно, добравшись до следующей цели, я мог решить все свои проблемы. Я был уверен, что пробравшись на выходные выпуски «Доброе утро, Америка», я буду счастлив – и был шокирован тем, что этого не случилось. Как Джозеф заметил на ретрите, это ложь, которую мы говорим себе всю жизнь: как только мы получим следующий ужин, вечеринку, отпуск, свидание, свадьбу, повышение, проберемся через регистрацию в аэропорту и поглотим горсть палочек с корицей Тети Энни, мы обретем счастье. Но как только мы оказываемся в зале ожидания, приняв 550 калорий сахара и жира перед ужином, мы забываем о лжи, которая подпитывает всю нашу жизнь. Мы говорим себе, что нам поможет сон, пробежка, здоровый завтрак, и тогда все точно станет хорошо. Мы тратим такую большую часть жизни на проталкивание вперед этих «если бы», а зуд все равно остается. Гонка за счастьем становится источником несчастья.

Джозеф всегда говорил, что понимание реальности страдания «склоняет разум к свободе». Может быть, но разговор о просветлении оставался теоретическим и бесполезным, если не смешным. Здесь, в реальном мире люди вроде меня, которых Будда называл «поглощенными земными заботами» должны были бежать за счастьем, и так быстро, как только получается. Мы должны были добывать еду, воспитывать детей, управлять корпорациями и обеспечивать национальную безопасность. Но, как я вскоре должен был убедиться, для достижения этих земных целей медитация могла быть таким мощным инструментом, о каком я даже не мечтал.

«Тупо».

Так описал свои ощущения от первой медитации рядовой первого класса Джейсон Линдеман, молодой человек с типичной для военных людей прической и постоянным выражением веселья на лице.

– Когда нам впервые приказали этим заняться, – сказал он, – я подумал: «Ну все, понеслась».

Мы с Линдеманом разговаривали возле базы морской пехоты Кэмп-Пендлтон в южной Калифорнии.

– Значит, Вы ни на секунду не подумали, что это может быть полезно? – спросил я.

– Нет, – без тени сомнения ответил он.

Линдеман принудительно принял участие в научном исследовании на несколько миллионов долларов. Его инициировало командование корпуса морской пехоты США. Генералы приказали сотням солдат заняться практикой, чтобы проверить, станут ли они более сосредоточенными, эффективными и выносливыми воинами.

Научный взрыв подогрел интерес морской пехоты к практике, которая раньше в военном мире считалась ересью. Исследование показало, что ежедневная медитация помогает излечить или хотя бы предотвратить впечатляющий список недугов. Что еще соблазнительнее – она может эффективно стимулировать работу мозга. Я впервые попробовал медитировать благодаря исследованию о влиянии практики на артериальное давление. Теперь это казалось пустяком. Нейробиологи сканировали мозг и выяснили, что во время медитации можно наращивать серое вещество – так же, как можно увеличивать бицепсы, поднимая тяжести.

Это исследование у многих поменяло отношение к медитации. Даже заядлые скептики теперь развивали у себя осознанность. Это ставило крест на старом представлении о том, что медитация делает людей «ну совсем безнадежными».

* * *

Когда Экхарт Толле заявил, что пережил духовное пробуждение после того, как слышал голоса и жил несколько полных благодати лет на скамейках в парках, я сразу подумал, что это ерунда на постном масле. Когда Гольдштейн сказал, что он частично просветлен, я не мог совместить это с его совершенно адекватными выступлениями. Но когда микробиолог, который необъяснимым образом похож на моего отца, рассказал мне о внезапном медитативном «видении» – то есть «вспышке», которая по его убеждению вмиг изменила мир – я купился на это.

Джон Кабат-Зин был полной противоположностью Джю-Бу. Он связался с бандой Эпштейна и Гольдштейна в шестидесятых. Они познакомились и постоянно общались в элитных университетах Бостона, ездили на медитационные ретриты в Индию. Как и остальные, он был невероятно образованным (Массачусетский технологический институт) и был с северо-востока (Манхэттен). Что делало его особенным, так это агрессивный отказ говорить о карме, перерождении и просветлении. Поэтому он так редко упоминал свое «видение». И все же это мудреное озарение вызвало уже упомянутый научный взрыв.