* * *

– Привет, Соня!

Это Канадэ – значит, достаточно просто пойти медленнее.

– Привет.

– Снова?

Я кивнула. Подразумевалось, что такой простой вопрос – это участие.

– Может, тебя подменить?

«Подменить» – самое неприятное слово из ряда синонимов. Легкое. Игривое. «Что-мне-стоит». Да, «подменить» – это значит «заменить», значит «помочь». Я все понимала, но мне не нравилось это слово. Должно быть, все дело в трости.

– Соня?

– Не стоит.

– Но ты же только вернулась, тебе трудно, и ты…

Трудно – слушать. Не охота даже представлять, откуда такое рвение. Больно думать.

– Я. Я же не мертва.

Дальше я пошла одна. Где-то позади осталось немного меньше симпатии ко мне, немного больше недоумения.

«Трость, – думала я, – это все трость». А еще – сон, который так и не переварил пока суматошную поездку. Это – ватная боль в непослушных коленях, колючая боль между висками.

Это… Это я.

В классе еще было тихо: ученики только-только сходились на урок после физкультуры. Те немногие, кто уже вернулись, замолчали и встали. «Я пришла до звонка. Задолго до звонка».

– Добрый день. Садитесь, пожалуйста.

Они смотрели на мою трость: удивленно, в открытую, исподтишка – и все неподдельно, по-взрослому. Раздражающе. Я не хотела думать дальше, я просто хотела урок, чтобы прозвенел звонок и – чтобы все получилось.

А еще я знала, что нужно сказать что-то. Какая-то новая странная потребность – заполнить неучтенные минуты. Я дышала, стараясь не тревожить это желание. Оно болело между ребрами при каждом вдохе – больной метастаз.

«Да, – решила я, – именно так». Метастаз боя с Ангелом, метастаз контакта с личностью мсье Куарэ. Я знала это ощущение – пускай оно всякий раз представало другим. Но всегда был класс, был урок, и всегда немного иная я.

Я осмотрела кабинет. Монохромные тени были разбавлены слегка звенящими оттенками, и это было интересно. Нюансы лиц, цвета кожи, глаз, след помады в уголке рта Кирилла, паста на воротничке Мэри – я видела это все, не выпуская из поля зрения рисунок светотени.

Боль колотилась, где положено, пульсировала болезненная жилка на виске, а я уже точно знала, что хочу этот урок, что трость не помеха, я уже знала, как сковать ассоциациями тему урока, мою подпорку и учеников – в одну цепь, в одну сеть, воедино.

Детей становилось все больше, и когда перед глазами распустился яркий взрыв звонка, я ощущала себя струной.

Я встала и оперлась обеими руками на трость – перед собой, точно в узле игры света.

– Здравствуйте. Это – медицинская трость. То, что вы видите, – символ. Боль, замедление, трудность, травма… Что еще?

– Вы упали, мисс Витглиц?

– Падение. Тоже верная ассоциация. Очень хорошо, Барбара.

Похвалить, не позволять им вести к личному, не обращать внимания на болезненный интерес, на боль, на колючую вату в коленях…

– Еще?

– Старость…

Фол – и, как следствие, смешки. И это я тоже пропущу.

– Тоже верно. А еще – стук, страх, вежливость. И… Насмешки.

Я ушла в тень – влево – и немного громче, чем нужно, поставила трость на пол. Класс затих.

– Символ бесконечен. Мы никогда не можем быть уверены, что понимаем его правильно, и рассмеяться – не худший вариант понимания. Прежде, чем мы пойдем дальше, расскажите, как понимал символ Малларме?

Тишина. Пауза – всего лишь пара секунд, пока они поймут: это простая проверка домашнего задания.

– Понимал ли он его правильно? Или даже так: понимал ли Малларме, что он выпускает в мир?

Они разочарованы – как обычно. Всегда есть разрыв в ткани урока, но сегодняшний мне ни капли не интересен. Я знаю еще много способов использовать свою трость. Свой метастаз. Свою яркость восприятия.

Это… Это тоже я. Не по учебнику.

* * *

<Марш в медкабинет, глупая девчонка!>

Так закончился мой урок – за четырнадцать минут до звонка. СМС жгло мне руку, даже когда я вышла из класса, оставив за дверью гомон, сломанную светотень и деловитого куратора. Меня слегка покачивало после яркости и увлеченности уроком. За коридорными окнами снова шел дождь, и у финишной линии стоял физрук в тяжелом армейском плаще с капюшоном.

««Всепогодный» кросс. Ждет отставших».

Я присмотрелась: ручейки стекали со складок ткани, с руки, в которой Джин Ким держал секундомер. Он был весь в дожде, с головы до погруженных в грязь ног. Я не видела дальнего края стадиона: только сплошную крадущуюся дымку. Не видела неба: Ю Джин Ким будто подпирал собой сочащийся сывороткой белесый столб – сыра, творога, клейковины.

Мне стало не по себе, и я отошла от окна. Связь с Ангелом Танца ощущалась даже здесь, до сих пор. Пустые коридоры («ее память»), приглушенные голоса («ее школа»), серая взвесь за окном (в такой день ей сообщили, что она может вернуться в университет: так же лежал блеклый свет, неверно билось сердце…).

Что-то не работало. Никак не удавалось до конца покинуть последнее сражение.

Я расковала цепочку подобий только у дверей кабинета доктора Мовчан.

– …еще раз отравитесь, Муэль, мой антидот из ушей закапает.

Крохотный замбезиец из 2-D с поклоном шмыгнул мимо меня, а я сама натолкнулась на взгляд Мовчан. Николь сидела за дальним столом и что-то вносила в онлайн базу медчасти. Оглянувшись, она украдкой показала, что все плохо и мне конец.

– Ага, вот она ты, – сказала доктор. – Представляешь, третий раз попадает. Выкуривает по четыре сигареты подряд – и ко мне.

– Контрольные работы?

– Нет, милая. Просто идиот, – улыбнулась Мовчан. – Кстати, об идиотах… Ну-ка, сядь, ногу на ногу.

Я подчинилась, и доктор немедленно ткнула пальцем мне под колено. Она не признавала молотков.

– Это что за уровень рефлексов? Другую ногу… Нет, это просто фантастика! Ты скоро в коляску сядешь с таким отношением к себе!

Теперь хмурилась и Николь. Мовчан смотрела на меня снизу вверх, и в ее взгляде было обещание: долгие утренние подъемы с постели, когда ногам приходится помогать руками, утомительные процедуры нейростимуляции, тесты, снова процедуры.

Я видела этот взгляд и помнила то, что после.

– Нужно посмотреть, как ведет себя ELA, – сказала Мовчан и поднялась. – Завтра МРТ. Николь, сходи в СБ за разрешением, ладно?

– Да, доктор.

Стук каблучков Райли был совсем как стук магнитов в томографическом цилиндре – я словно уже попала в сердце прибора.