В ответ в телевизоре прорезался звук.

– Недавно в нашем городе вышла книга стихов Александра Макарова, – заговорила Алена Бам, взяла со стола макаровский сборник, показала его зрителям и бросила небрежно на стол. – «Александр Макаров. Избранное».

Александр Сергеевич покосился на «Макарова» и в волнении положил куриную ножку рядом с ним.

– Выход поэтического сборника в наше время – событие из ряда вон выходящее, – продолжила Алена Бам после многозначительной паузы. – Однако вряд ли кто станет утверждать, что эта книга стала событием нашей культурной жизни. Есть ли в этом вина автора? Скорее, не вина, а беда. Его не взяли с собой шестидесятники, даже в прицепной вагон, в семидесятых о нем никто не знал, а в поезд под номером восемьдесят он уже не успел.

Макаров улыбался, но руки его дрожали. В волнении он взял куриную ножку и попытался откусить кусочек, но это оказался «Макаров».

– Извини, – пробормотал Александр Сергеевич, не отрывая от экрана взгляда.

– Но… времена не выбирают, в них живут и умирают, – продолжала Алена Вам. – Судьбу Александра Макарова можно было бы назвать трагической, если позволить себе забыть, что трагедия – удел великих. Увы, наш город никогда не будет переименован в Макаровск. А мы не станем по этому поводу горевать. Книга Александра Макарова помогает нам расстаться наконец с мифом о том, что поэт в России – больше, чем поэт. Во всех цивилизованных странах поэт – не больше, чем поэт. Он пишет стихи, когда закрывает на обед свою продуктовую лавку, у него нет времени на рифму, которая давно стала рудиментарной роскошью, в чем, кстати, не нуждаются не только поэты, но и читатели – тираж поэтического сборника в пятьсот экземпляров там считается огромным.

Не отрывая взгляда от экрана, Макаров нервно вертел в руках пистолет.

– Возвращаясь к сборнику стихов Александра Макарова и кончая с ним, скажем: немощная климактерическая муза не может ничего ему дать. А у меня нет желания.

И вдруг прогремел выстрел, и одновременно взорвался телевизор, зазвенели, разлетаясь по всей кухне, осколки толстого опасного стекла, запахло гарью. От неожиданности Макаров обхватил голову руками и прижался к столу. В наступившей тишине что-то слабо потрескивало. Александр Сергеевич поднял голову и открыл глаза. Из разверстой пасти телевизора курился дымок, а над ним горели шторы. Макаров вскочил, сорвал их, не боясь обжечься, побежал в санузел, бросил в ванну и включил воду. Глядя на гаснущее пламя, он засмеялся:

– Бам! Бам – трах! Бам – трах, и нету!

Смеясь и повторяя эти слова, он скинул с себя одежду и встал под душ.

Если не считать распухшего носа и многочисленных ссадин и царапин, это был прежний Макаров, чистый, причесанный, в отглаженной пижаме и домашних тапочках. Он сидел на диване, держа на коленях большой плюшевый фотоальбом, а в руке «Макарова», показывал ему фотографии и объяснял:

– Это я в школе. На выпускном вечере читаю свои стихи. Смешной, правда? Ушастый… Это в институте, на митинге. Тогда в Чили случился переворот, все негодовали, всюду были митинги, вот и у нас… Я читал свое стихотворение: «На смерть Альенде». Девушки плакали. Смешно, правда? А это у меня был творческий вечер в ДК имени Свердлова, плохо получилось, Васька фотографировал… А это я на БАМе. Это называлось «поэтический десант», представляешь? Да, на БАМе… Только не на Алене Бам, ты не подумай, БАМ – это Байкало-Амурская магистраль, была такая стройка века… Ну, это все не то, не то, – он быстро перелистывал страницы, пропуская фотографии Наташи, Анны и Оськи, – не то, не то… А, вот! – воскликнул Макаров. – Вот… Это знаешь где я? В Политехническом! Меня пригласили, да. Вот видишь, это Женя, это Булат Шалвович… Что? Нет, Вознесенского не было, он болел, кажется. А вот я выступаю! Старик, вот это было счастье! Мне аплодировали, здорово аплодировали, а Окуджава даже руку пожал. Глаза горят, руки вразлет, того и гляди – полечу! А ведь правда казалось – полечу… Что, не похож? Ну так сколько времени прошло… Но все равно похож. Не похож? Ну, давай посмотрим…

Макаров встал, подошел к висящему на стене зеркалу, поднял альбом на уровень лица, предлагая «Макарову» сравнить. Глядя в зеркало, «Макаров» переводил взгляд своего единственного круглого черного глаза с сегодняшнего Макарова на того, что был на фотографии. Скосив глаза, Александр Сергеевич с волнением наблюдал, ожидая реакции.

– Не похож? – спросил он потерянно. – Да я и сам вижу, что не похож. Но это я… Это – я! Я! Я! – закричал Макаров в отчаянии, и вдруг прогремел выстрел, зеркало разлетелось осколками, а то, что осталось в раме, упало на пол. Александр Сергеевич не успел испугаться. Он не испугался, но очень огорчился и спросил: – Что ты хочешь этим сказать?

«Макаров» не ответил.

На том месте, где висело зеркало, остался след – квадрат более ярких, чем вокруг, обоев. Ровно посреди квадрата чернело маленькое круглое отверстие – след от пули.

Макаров подошел ближе, прислонился лицом к стене и заглянул в отверстие одним глазом… Он увидел свой кабинет и себя, сидящего за столом, свой неподвижный, как у мишени, затылок… Александр Сергеевич зажмурился, помотал головой, прогоняя странное и неприятное видение, и вновь заглянул в отверстие… Та же картина.

– А-а-а! – закричал Макаров и кинулся из гостиной в кабинет, держа пистолет, как в атаке, в поднятой руке.

Кабинет был пуст. На чистом столе лежали единственный чистый лист бумаги и любимая китайская ручка. Макаров сел за стол, положил пистолет и посмотрел в окно. Треснувшее стекло было пробито улетевшей пулей. Макаров дотронулся до отверстия и провел по воздуху прямую линию – она закончилась на лбу Макарова, ровно посередине.

Александр Сергеевич задумался. Он думал долго. Потом, повернув голову, посмотрел на «Макарова».

– Мудро, – проговорил он задумчиво и повторил: – Мудро…

После этого взял ручку, быстро и размашисто написал на листе: «В моей смерти прошу никого не винить». Расписался и поставил число.

– Так? – спросил он у «Макарова» и кивнул, подтверждая: – Так. Мудро, мудро… Я всегда верил в судьбу. Но я считал, что моя судьба – это поэзия, Наташа, жизнь, наконец! А выходит, судьба – это ты? Ну да, только ты знаешь тайну, которую не знает никто, о том, как однажды ночью в переулке я купил… тьфу, да ведь ты и есть та самая тайна! Значит, правильно – судьба… Как там: посади дерево, построй дом, вырасти сына. Деревья я сажал, когда пионером был, не знаю, правда, выросли ли они, но сажал, сажал… Дом не построил и строить не собираюсь, я и гвоздя-то вбить не могу, какой дом… Но квартиру-то эту я получил! Как член Союза писателей и вообще… То есть можно считать, что дом построил. Ну а сын – Оська… Не вырос, правда, пока, но вырастет, куда он денется… Выходит, и тут ты прав…

Он взял «Макарова» и пристально посмотрел в его дуло.

– Я не боюсь. Ты видишь, я не боюсь, – сказал он почти спокойно. – Если ты – моя судьба, должно быть так, как хочешь ты. А ты хочешь, да? Да… Хорошо, сейчас… – Макаров глотнул воздуха, перегнулся через стол, толкнул раму, окно. – Воздуха не хватает, – объяснил он и увидел внизу спешащих к дому Наташу с Оськой на руках и Анну.