Ни одно человеческое устройство не совершенно. Нет рая на земле… Нет панацеи… Нечего и бросаться сломя голову к очередным забрезжившим среди сумерек райским кущам. Неизвестно ведь, какую цену придется платить за пребывание в «раю»… Чем одурят, кого убивать прикажут…

Итак, Люба еще что-то нарыла. Явно нечто, глубоко ее взволновавшее, раз зовет приехать, а не по телефону зачитывает.

Света отправилась на озеро Комо.

Счастливая и, в общем-то, беззаботная. Без каких бы то ни было предчувствий, тревог, волнений. Ведь все хорошо было в ее добром мире. Хорошо и незыблемо. Ну что могло измениться? Не считая, разумеется, роковых случайностей. Тут все мы под Богом ходим. Прописная истина. А в остальном – все устроено прочно. Лишь бы все здоровы были. И все идет к лучшему.

Вот об этом главное помнить: все к лучшему. То есть: абсолютно все.

Люба вела себя необычно. Нервничала, что ли. А Света немного дергалась, потому что хотела успеть домой к ужину. Значит, было у нее в запасе не больше полутора часов на то, чтобы поболтать с подругой, плюс два часа на дорогу домой. А еще лучше: минут сорок поболтать и потом посидеть столько же у озера, которое всегда, так Свете казалось, делилось с ней чем-то самым сокровенным.

А Люба не очень торопилась, предложила чайку, то да се. К счастью, отношения их были далеки от церемонности.

– Люб, давай скорей, скажи, что ты такого нашла? А то у меня муж дома один стынет. Только прилетел после недели разлуки. Мне бы к ужину, понимаешь?

– Ладно, Свет. Может, я и не права. Но раз уж так сложилось, что дано мне было узнать… И раз мы дружим… Если что не так – плюнь, забудь и все. Хорошо?

– Договорились.

Люба показала ей удивительные находки. Она, оказывается, в своих газетных изысканиях далеко уже ушла от времен Муссолини. Подошла вплотную к тому времени, когда родилась Светка. И не только родилась, но и прожила уже года два. Газетные подшивки лежали на большом столе. С разноцветными закладками.

– Смотри, узнаешь? – распахнула Люба желтоватый газетный лист.

Еще бы не узнать! Конечно – да. На фото красовалась ее семья. Вернее, часть ее будущей семьи: свекор, вполне молодой, стройный, с эффектной прической; свекровь, непривычно для Светки широко и молодо улыбающаяся, сосредоточенный на своих мыслях черноглазый красавец Марио лет примерно пяти и…

– А это кто же с ними? – удивилась Светлана, указывая на младенца в кружевах, которого держала в объятиях мама Марио.

– Это сестра твоего мужа. Тут ее крестины, – скупо прокомментировала Люба.

– Странно, почему никто из них никогда не говорил о сестре Марио, – растерялась Света.

Нехорошо ей стало почему-то. Заныло под сердцем.

Света и прежде задавала себе некоторые вопросы, о которых потом сама же и забывала благополучно в кутерьме жизни.

Вот сооружала она как-то для Андрейки семейный альбом. Ну, там – генеалогическое древо, кто папа, кто мама, деда, баба, внучка, Жучка, мышка-норушка… Короче, засунула туда кучу фотографий своих родственников, стала просить у свекрови их фамильные портреты. Да чтоб в развитии: от детства, юности и далее до сегодняшних дней. Свекровь долго ничего не передавала. Светка напоминала, напоминала. Наконец, получила долгожданные иллюстрации к книге жизни собственного сына. И что же там было? Фото свекра, вполне свежее, такое же фото свекрови, фото Марио: новорожденный, школьник, студент. И это все! Однако – что дали, то дали. Светка подклеила в альбом еще кучу фотографий, на которых были они с Марио, и забыла об этом. Сейчас же вспомнилось то недоумение: почему так мало свидетельств прежней жизни ее родни по линии мужа?

Так что же за этим стоит?

– Смотри, что тут дальше, – вздохнула Люба, перелистывая газеты.

Дальше шло небольшое, но кричащее сообщение, снабженное фотографией знакомого Светке дома. Это тот самый дом, в котором проходила их с Марио свадьба. Тот самый, в котором сейчас у своих дедушки с бабушкой гостит Андрейка. Газета сообщала о странной смерти малютки Миреллы. Официальная версия: едва умеющая ходить малютка волею злого рока сорвалась с галереи второго этажа и разбилась. Однако дотошный журналист, когда-то побывавший в том самом доме на официальном приеме, отмечал, что сие возможным не представляется. Малышка не акробат, залезть на парапет не сумела бы: слишком высокий. Кто-то в этом поучаствовал. Высказывалось и предположение: это мог сделать только старший братец погибшей. По недомыслию. Или же из детской ревности. Родителей в момент трагедии дома не было. Няня Миреллы находилась внизу, на кухне, что подтверждают кухарки и шофер. И если исключить несчастный случай, остается только один предполагаемый виновник.

Чуть позже в другом уже издании публиковалось гневное опровержение гнусных клеветнических домыслов… Попытка нажиться на чужом горе… И все такое прочее. Дальше – тишина.

Дела давно минувших дней.

Грустно. И страшно.

Многое стало на свои места. На необъяснимые вопросы нашлись вполне приемлемые ответы. Лучше бы не находились. Но вот нашлись. И сердце колотится, как сумасшедшее.

Вот, значит, откуда это у них у всех: настойчивое нежелание, чтобы она, Света, родила еще одного ребенка. Значит, и Марио – помнит. И боялись они все вместе, всей семьей, что проявится наследственная ревность или что-то подобное.

Потом пришла еще одна мысль. Вот почему он и жену себе выбирал в дальних краях. Наверняка – целенаправленно. А ведь, по идее, должен бы среди своих найти. Не какую-то там без роду без племени русскую, а древнего итальянского рода. И родители не сопротивлялись, приняли.

И друзей у него не было и нет. И…

Много всяких «и» можно было добавлять и добавлять…

– Ты на меня не обижаешься? Зря я, может, тебе это показала? – донесся голос Любы.

– Нет, Люб, не обижаюсь. И – не зря. Мне надо подумать. Просто уложить все это в голове. Все в порядке. Я к озеру пойду. Созвонимся.

Она машинально глянула на часы. Все замечательно! Уложилась в пятнадцать минут. Есть время побыть один на один с глубокой тихой водой.

Да… В большом знании содержится великая скорбь… И, может быть, лучше было не знать…

Стоял тихий и очень теплый день. У озера не было ни души. Света села на большой горячий камень. Как она теперь вернется домой? К другому человеку. К мужу, которого, оказывается, совсем не знала. Нет, многое знала, конечно. Что предпочитает на завтрак и обед, костюмы каких фирм покупает, над какими шутками смеется… Но главную боль его жизни… Она об этом и не подозревала. Он казался таким открытым. А почему? Почему он ей таким казался-то? Да просто потому, что сама она была открыта, как сибирский валенок. Вот и судила всех по себе. Все у нее оказывалось просто и ясно.

Она задумалась и не слышала приближающихся шагов.

А когда услышала и оглянулась, отпрянула, вздрогнув.