Цитата: «Он успокаивается, устраиваясь головой на груди друга, закрывая глаза, комкает в руке футболку Иуды и тут же проваливается в такой нужный больному сон, почувствовав покой и надежную защиту рядом». Фикрайтерам искренне хочется снять Спасителя с Креста живым и положить в удобную палату, где Ему антибактериальные салфетки к рукам прикладывает добрый фельдшер Иуда. Или обнялись, обливаясь счастливой слезой (цитирую автора Дарью Мортем с сохранением особенностей): «По щекам Иуды потекли горькие слезы. Он прижимал ладонь Христоса к своей щеке, ощущая пальцами все неровности. Следы от чертовых гвоздей, что когда-то вонзили в его святые руки. Иисус кончиками пальцев коснулся шрама на шее Искариота. Иуда вздрогнул и неверяще застыл, смотря в пронзительные глаза. Христос решил ответить на немой вопрос в глубоких глазах.

— Я простил тебя…»

В СССР в 1985 году, как помнят выжившие, начались перестройка, ускорение, но круче всего зашла гласность. Вот оно счастье! Хорошо поговорили обо всем накипевшем, раскочегарились, но что со всем сказанным делать, не успели придумать, как вдруг тохтибидох-тибидох-тох-тох — РСФСР в 1990 году 12 июня документально продекларировала свой суверенитет за подписью Б. Н. Ельцина, о ту пору еще не президента, но уже председателя Верховного Совета РСФСР. Предательство или нет, вопрос висит и висит. Разве РСФСР что-то обещала остальным участникам проекта «СССР»? В Конституции СССР на июнь 1990 года действовала статья 72: «За каждой союзной республикой сохраняется право свободного выхода из СССР». Так что неслучайно или случайно, но история внезапной независимости РСФСР от СССР совпала по времени с дискуссией об Иуде. И я понимаю журналистов: ведь народ выпал — был выдавлен — из одной системы ценностей в противоположную, и отступниками, преданными иили предающими свои основы, почувствовали себя миллионы. Иуда с интеллигентской дискуссией о его психологии классно пришелся ко двору как этический тренажер и отражение общего смятения.

Кто кому должен

Венчанный во храме император дал слово Богу, и земным бумажным отречением в кругу светских лиц сомнительного поведения отменить Слово невозможно. Оттого и не понимали рациональные журналисты поведения Николая Александровича Романова: ведь была же, говорят, возможность убежать за границу. Умно и взвешенно рассуждают люди, полагающие Помазаннка сменным менеджером, поставленным на высокий пост для удобства гедонистов. А ведь Николай II в анкете писал — о должности — «Хозяин земли Русской».

Люди соборного склада мыслят иначе: когда ты должен, ты — должен. В начале 90-х, чтобы поменять мировоззренческие пеленки народу, размякшему за годы перестройки в разговорах о социализме с человеческим лицом, в СМИ была вброшена лечебная фраза: никто никому ничего не должен. Казалось бы: что за чушь? Как никто никому? Но под период первичного накопления легло превосходно, пуля в пулю. А привесок ничего личного — только бизнес дал простор этическому флюсу: деньги выше человеческих отношений.

Быстрая змея недолженствования пролезла и в семью, окаменела и лет тридцать живет в домах как шпаргалка для супружеского диалога: онона — ейему неосторожно — в любом контексте — адресует собеседнику слово должендолжна, — в ответ летит кирпич: я никому ничего не долженне должна! Быстро выучили, лешенята.

Ab ovo

Понятно и ощутимо:

в Ветхом Завете — «…не удовольствовавшись этим, он дерзнул войти в святейший на всей земле храм, имея проводником Менелая, этого предателя законов и отечества»;

в Новом Завете — «…Знал же это место и Иуда, предатель Его…»

«…Стоял же с ними и Иуда, предатель Его»

Коннотация прозрачна: существа, которым нет прощенья. Менелай предал законы и отечество, Иуда предал Учителя. Совершено невозвратное и невозместимое. Абсолютно.

Коран оценивает предательство как тяжкий грех, отвечать на который запрещено Пророком. В случае вероломства принцип «наказание равно совершенному преступлению» не правомочен. «Верни доверенное имущество тому, кто доверил его тебе, и не предавай того, кто предал тебя». Не мсти: замараешься. Золотое правило этики — как аукнется, так откликнется — во всех вариантах — не делай другому того, чего не хочешь себе.

А если ab ovo? Изначально? Что Юпитеру, а что быку?

Все куплеты песни кому что позволено я знаю наизусть. Мой возлюбленный А. исполнил ее мне на втором курсе института: сидя в аудитории рядом со мной, он вдруг поцеловал почтовую открытку с подписью Марина. Вы себе не представляете, сколько я натворила в ответ на Марину. Лет через тридцать он с удивлением сказал мне, что так быд воспитан. Мужчине можно: вчера одна, завтра другая. Он выбрасывает из себя, поэтому чист. Можно и нужно. Напротив, женщине нельзя, потому что она в себя принимает, поэтому грязна. Должна беречься и не смешивать в себе разную микрофлору.

Биологический аспект измены потряс меня, восемнадцатилетнюю, не только биологичностью, но дырявостью. Аргумент с чистотой-грязнотой не работал. Очевидно же: вопрос имеет водопроводное решение. Я хотела возразить. Я нашла новые аргументы, встречные, но впереди уже покачивалась спина: любимый насвистывал и пританцовывал, направляясь в комнату к Маргарите. Марина осталась в прошлом, естественно. Маргариту сменила Лида, потом Нина, наконец их имена перестали впечатлять меня. Всех его жен в свое время тоже настигало понимание. А меня — все никак. Муж это святое, — чудом застряло в моей голове несмотря на семейную войну, институтским выкрутасам возлюбленного и вечной тихой ненависти к стишку Василия Дмитриевича Федорова. Мужу я не изменяла. Мы делали деточку, согласно его выражению. Я соучаствовала в священнодействии. Мне и в голову не приходил другой мужчина: я любила мужа, мы трудились весело и ежедневно три года кряду без устали, сделали, родили. Все четыре стадии получения человека из двух его родителей мной пройдены мощно, трезво, наяву, в адресном сексуальном восторге. Адресатов было двое: муж и дитя.

Я узнала, как делаются дети, а также почему не следует изменять мужу: душа младенца воплощается, мы ей готовим торжественную встречу, и внезапно соскочить на сторону — опасно: готовая душа может промахнуться и воплотиться не там, где назначено, а над воплощением древних душ работает обширная армия сущностей, и промашка в данном случае — космический взрыв и вывих многих судеб. Нельзя. Кое-чего не надо делать совсем. Убивать и красть, например. Моисею сказал Бог. Он не мотивировал, и людям пришлось толковать: не кради, потому что крадешь не у соседа, а у Бога. Все принадлежит Ему, поэтому не бери без спросу. Так мне объяснил один ученый еврей, когда я выросла. В детстве мне никто ничего не объяснял, потому что в русской домашней педагогике не принято объяснять. Существуют незыблемые можно и нельзя, и сама должна понимать, а не понимаешь — делай как говорят старшие. Вырастешь — поймешь. Возможно, дело в традиционной многодетности: пока каждому объяснишь, корова ждет недоенная, поэтому слушай и запоминай. Возможно, дело в авторитете старшего: сказал — все. «Не спрашивай меня, а то отвечу…»

Пращура моего звали тоже Моисей. Именем пророка нарекли моего русского прадеда Неведрова при крещании младенцем в православие. Дочь его Александра на всю жизнь стала Александрой Моисеевной. Со стороны соседей стало привычным подвывихом: знакомя гостей с моей бабушкой, добавлять, что она хоть и Моисеевна, но русская и наполовину даже донская казачка. Я не знала в детстве, что в соседском подтексте казачка синоним антисемитки, я вообще не слыхивала этого слова. Суть дела была в латентной отстройке от еврейства, коего не было, но могло быть заподозрено.

Моя родная бабушка по матери действительно вся целиком русская, но в детстве я не понимала, о чем они все, пока бабушка не поведала мне любовную историю своей матери Пелагеи, то есть моей прабабки. Я видела ее один раз. Мне было года два-три. К нам пришла статная старуха в бархатной душегрейке. Сверкнула узкими очами. Я помню ее в дверях. Помните, в хрущобах вход в большую комнату оформлялся необъяснимой аркой. Я вижу ее: твердыня — и стоит не как приживалка, на минуту просительно заглянувшая из своей богадельни, а хозяйка — явилась проверить усердие челяди. Мне шестнадцатилетней бабушка сказала, что у Пелагеи был норов, муж Моисей, а любовник Абрам — и все русские. И пока я не доехала до Литературного института, я не знала многих слов, которыми пользуются в Москве: антисемит,