– Вы должны освободить меня от обещания поехать с вами в Париж!

Он с улыбкой кивнул.

– Считайте, что уже освободил! Я сожалею о своей глупейшей выходке!

В гостиную вошла Энджел. Оглядев сестру и Короля, она сказала, что не нашла коричневых перчаток, поэтому придется ехать в тех, что на ней.

Брэндиш вскочил, поклонился старшей сестре и, взяв младшую под руку, повел ее на улицу.

Генриетта подошла к окну и, выглянув на залитую лучами полуденного солнца улицу, наблюдала, как Король заботливо помог Энджел сесть в коляску. По-видимому, он считал, что Красавица самый хрупкий, уязвимый член семейства Литон, и потому был к ней особенно чуток. Он вообще сумел найти верный тон в общении с сестрами – например, с Бетси вел себя раскованно, поддразнивал и однажды даже довел щекоткой до истерического хохота. С Шарлоттой заводил разговоры об искусстве и литературе, ее любимейших предметах, чем быстро добился ее расположения. Особенно она любила поговорить о стихах начинающего, малоизвестного Джона Китса.

Коляска отъехала, но Генриетта все стояла возле окна, освещенная ласковыми солнечными лучами. Ее глаза были полны слез. Бетси права – ее старшая сестра, сама того не желая и не замечая, глубоко, безоглядно влюбилась в Короля Брэндиша. Что дальше? Свадьба – вряд ли. Захочет ли он на ней жениться? Наверное, она для него всего лишь ветреная, доступная женщина, которая охотно отдастся ему, не настаивая на законном браке? От этой мысли для Генриетты словно померк свет, и она отвернулась от окна. «Сама, сама виновата, – думала она, – позволила заманить себя в библиотеку и вела себя так, словно готова на все ради нескольких нежных слов и страстных объятий! А ведь Брэндиш ничего не обещал, он даже ни разу не сказал, что любит ее!»

Вопреки радужным надеждам, положение семейства Литон с каждым днем осложнялось: во-первых, сердце Генриетты стало добычей светского повесы, а во-вторых, после бала скорее всего придется окончательно похоронить надежды на замужество Энджел.

К тому же не далее как утром миссис Литон получила счет от мадам Луизы на без малого четыре тысячи фунтов.

Так в одночасье семья оказалась в долгу, как в шелку, и лишилась средств существования на целый год. Оставалось уповать на чудо.

Стоя у стены бальной залы, Король не сводил глаз с танцевавшей Генриетты. Ах, как он завидовал ее партнеру, имевшему счастье брать ее за руки в парных фигурах, как ревновал! Она принадлежит только ему, Брэндишу, никто не смеет касаться его сокровища даже в невинном контрдансе!

Ее движения упоительно грациозны, блики свечей на роскошных темно-русых локонах пробуждают воспоминание об объятиях и поцелуях в библиотеке и сладостные надежды на новые ласки, а лукавая улыбка, заигравшая на губах молодой женщины, когда он вторично встретился с ней глазами, просто сводит его с ума. Скорей бы кончился контрданс, тогда Король пригласит ее на вальс, обнимет за тонкую талию, и, слившись воедино, они всецело отдадутся музыке! Какое это счастье – погружаться в бездонную глубину любимых глаз, шептать на ушко нежности, глядя, как бледные щечки заливает румянец смущения! Пожалуй, он немножко подразнит Генриетту – напомнит, сколько раз они целовались, и нахально предложит уединиться после бала, чтобы вновь предаться этому приятнейшему занятию. При мысли о новом свидании у Короля захватило дух. Пусть он еще не готов предложить ей руку и сердце, но его уже неодолимо тянет заботиться о ней, оберегать от тягот и превратностей судьбы.

Музыка кончилась, и Брэндиш ринулся сквозь толпу к Генриетте. Не обращая внимания на возмущение и громкие протесты ее партнера, он посмотрел ей в глаза и взял за руку. Как всегда, прикосновение к ней привело его в трепет, ему хотелось расцеловать каждый ее пальчик. Какая досада, что кругом люди и надо держать себя в руках! Он пригласил Генриетту на вальс, шутливо пообещав не обнимать ее слишком страстно на виду у всех, чтобы не вызвать скандала.

Она с напускной церемонностью наклонила голову в знак согласия.

– Я с удовольствием станцую с вами, мистер Брэндиш, – сказала Генриетта и вдруг улыбнулась, блестя глазами. – И разрешаю вам обнимать меня, как пожелаете! Сегодня мне все нипочем!

– Наверное, сказывается мое тлетворное влияние! – рассмеялся он.

– А вот и нет! – покачала она головой. – Виновата моя безнадежно порочная натура – обожаю танцевать с нахалами и сластолюбцами вроде вас!

– Тогда мы отличная пара! – рассмеялся он и, взяв ее одной рукой за талию, а второй за руку, вывел на середину залы, где уже вальсировали другие пары. Еще ни с одной женщиной Король не чувствовал себя в танце так легко и непринужденно, как с Генриеттой. Они заскользили по паркету, словно были единым существом, и все вокруг них слилось в сверкающую радужную дымку.

– Я люблю тебя, – сказал он, глядя ей прямо в глаза. – Я полюбил тебя с той минуты, как поцеловал в первый раз. Ты помнишь – тогда, в овраге? О дорогая, почему ты плачешь?!

– От счастья, глупенький, – прошептала Генриетта, – как еще я могу сейчас выразить свои чувства? Я так мечтала об этой минуте, но не смела надеяться, что она когда-нибудь наступит!

Он улыбнулся, хотя у него сжалось сердце при виде ее слез. Он с трудом подавил желание осушить их поцелуем.

– Ты должна стать моей! – шепнул он. – Будь мы одни, я бы не колебался ни минуты… Я мечтаю о тебе с самой первой встречи… Но не только моя грешная плоть тому виной – ты похитила мое сердце, я теряю голову от одного твоего взгляда, проклиная и благословляя то, что ты называешь своим «пороком»…

Сидя на голубом атласном стуле напротив леди Рамсден и миссис Кемпшот, миссис Литон с любезным выражением лица старательно делала вид, что внимательно слушает их болтовню, хотя душа ее пребывала в смятении. Последний разговор с Эннерсли настолько нарушил ее душевное равновесие, что она могла бы впасть в истерику по малейшему поводу.

Что за народ эти мужчины! Как ловко они пользуются женской добротой! А ведь поначалу все было так хорошо! С первой минуты в доме на Гросвенор-сквер у миссис Литон с лордом Эннерсли сложились простые, дружеские отношения, которых у нее никогда не было с покойным мужем.

Генри Литону, от природы холодному, сдержанному человеку, и в голову не приходило говорить с женой о каких-либо важных вещах. После его смерти она осталась не только без гроша, но и в полной уверенности, что навеки утратила способность полюбить мужчину. Бедная вдова, конечно, поплакала – один раз, сразу после похорон, но то были слезы не столько по мужу, сколько по нерастраченному чувству, погибшему в этом браке и, как ей казалось, безвозвратно.

Когда же в ее жизнь внезапно ворвался Эннерсли – седой красавец с пронзительно-голубыми глазами, от взгляда которых захватывало дух, она почувствовала, как встрепенулось сердце, и поняла, что еще не все потеряно и что былое равнодушие – результат ущербности ее семейных отношений, а не души, как она думала прежде. У нее и в мыслях не было влюбляться в виконта, но…