— Не выиграют. Так что тебе по этому поводу волноваться нечего.

— Боже, какой ты бываешь высокомерный. Когда мы были детьми, с мальчиками ты мог говорить о политике часами, а со мной никогда.

— Неправда.

— «Нечего волноваться…» Зря ты так. Ты меня что — за дурочку держишь?

— Ну конечно нет. Просто я всегда считал, что у тебя своих проблем по горло.

Кейт преподает литературу в школе для одаренных детей, а раз в неделю по вечерам помогает иммигрантам осваивать английский в церковном подвале. И постоянно пристает ко мне, клянчит, чтобы я профинансировал съемки фильма о матери всех канадских суфражисток, несравненной и восхитительной Нелли Маккланг.

— Скоро Рождество, мы приглашены на праздничный обед к маме. Будет елка, а под ней менора[168]. Прилетит Майк с Каролиной и детьми, и Савл приедет, и они с Майком начнут пикироваться, едва переступив порог. В прошлом году я все плакала, никак остановиться не могла. Я люблю тебя, пап.

— Я тоже люблю тебя, Кейт.

— У нас такая семья была! Никогда маму не прощу, что она ушла от тебя.

— Это я виноват, сам ее потерял.

— Пора мне трубку вешать. А то сейчас разревусь.

Напряженность между Мириам и Кейт присутствовала всегда, всегда тлела. Я этого не мог понять. Все-таки ведь это не я, а Мириам рассказывала ей на ночь сказки, учила читать и водила по музеям, театрам и прочим увеселениям в Нью-Йорке. Мои родительские обязанности в основном сводились к тому, чтобы обеспечивать всем должный уровень жизни, поддразнивать детей за столом, предоставляя Мириам улаживать возникающие конфликты, и — а, ну конечно — собирать библиотечки, консультируясь при этом с Мириам. «Некоторые отцы, — как объяснил я однажды ребятишкам, — когда рождается ребенок, припрятывают для него бутылку вина, чтобы оно созрело к тому времени, как из ребенка сформируется взрослый неблагодарный балбес. Я делаю не так. Когда каждому из вас исполнится шестнадцать, он получит от меня не что-нибудь, а библиотечку из сотни книг, которые доставили мне наибольшее удовольствие во времена моей собственной несмышленой юности».

Однажды, когда Кейт училась в выпускном классе школы мисс Эдгар и мисс Крэмп, как-то под вечер она пришла домой и застала измотанную Мириам, которая, то и дело поглядывая на часы, подготавливала двух уток к запеканию в духовке. Во всем стремившаяся к недостижимому идеалу, Мириам выискивала последние, едва заметные корешки перьев и вытаскивала их щипчиками для бровей. На каждой газовой конфорке кипело по кастрюле. Своей очереди к духовке дожидались домашние хлебцы. Бокалы и рюмки, только что вынутые из посудомоечной машины, выстроились в ряд для осмотра на свет и повторного, если надо будет, омовения. Горку клубники в стеклянной миске еще предстояло общипать. Угрюмая Кейт прошла прямо к холодильнику, вынула йогурт, освободила себе местечко за столом и села читать «Миддлмарч»[169]с того места, на котором остановилась вчера.

— Кейт, будь лапочкой, почисти от черешков ягоду, а потом в гостиной взбей подушки.

Молчание.

— Кейт, мы на обед в полвосьмого шесть человек ждем, а мне еще душ принимать и переодеваться.

— А мальчики помочь не могут, что ли?

— Их дома нет.

— Когда вырасту, ни за что не превращусь в домохозяйку. Как ты.

— Что?

— Ведь это же наверняка даже и не твои друзья придут, а его.

— Ты ягоды почистить мне поможешь или нет?

— Сперва до главы дочитаю, — сказала дочь, выходя из кухни.

И надо же было случиться, что, когда Мириам зашла в нашу спальню, я с тоской смотрел на рукав чистой рубашки.

— Сколько раз я тебя просил, чтобы носила в другую прачечную. Не надо, не говори ничего. Я сам знаю, что у мистера Хихаса семеро детей. Но он опять расплющил мне пуговицу. Ты можешь ее сейчас пришить?

— Пришей сам.

— А что случилось?

— Ничего.

Я попытался обнять ее, но она отстранилась, принюхалась.

— А, черт! — вскрикнула она. — Там же хлеб. — И опрометью бросилась в кухню, я за ней.

— Все, он испорчен, — сказала она, и слезы потекли у нее по щекам.

— Да ничего подобного. Просто поджарился немножко, — сказал я и взял нож, чтобы соскоблить корку.

— Нет, так я подать его не могу ни в коем случае.

— Ладно, сейчас пошлем Кейт в пекарню «Бейглах».

— Твоя дочь, кстати, у себя в комнате, читает «Миддлмарч». — В голосе Мириам чувствовалось раздражение.

— Боже мой, да что же на тебя опять нашло? Тебе бы понравилось больше, если бы она читала «Космополитен»?

— Я не могу ее сейчас никуда послать. Она и так меня уже видеть не может.

— Как тебе такое в голову приходит?

— Ах, Барни, ты о своих детях ничегошеньки не знаешь. Майк себе места не находит, потому что у его девушки уже три недели задержка, а Савл торгует наркотиками.

— Мириам, сейчас мы не можем в это вдаваться. Уже десять минут восьмого, а я еще даже не переоделся.

Как только Мириам ушла обратно в спальню, я отправился к Кейт выяснять, что произошло.

— Послушай, Кейт, твоя мама не пожалела серьезной карьеры на радио, чтобы выйти за меня замуж, а если бы она мне отказала, я вообще не знаю, что бы я делал. Да и для тебя, и для мальчиков она очень многим пожертвовала. Более того: домохозяйка или не домохозяйка, но она самый умный человек из всех, кого я знаю. Так что сейчас же давай иди в нашу спальню и извинись перед ней.

— Ну хоть бы кто-нибудь понял, что чувствует ребенок! Мы всегда виноваты, что бы ни сделали, потому что взрослые всегда друг друга покрывают.

— Ты слышала, что я сказал! — нахмурился я, отбирая у нее книгу.

— Смотреть тошно, как она возле тебя увивается!

— А мне-то думалось, мы все друг возле друга увиваемся.

— Она с этой готовкой крутится с раннего утра, все силы на нее кладет, а твои друзья придут и сразу напьются до одури, даже за стол сесть не успев, потом наскоро — вжик! — обед проглотили, скорей-скорей, лишь бы до коньяка с сигарами добраться, а она столько сил потратила, и все впустую.

— Тебе надо пойти сейчас и извиниться.

Она извинилась, но я от Мириам за мое вмешательство благодарности не дождался.

— Ты обладаешь редкостным даром все только портить, Барни. Ты книгу у нее отобрал?