– Боится, что она может увидеть его во сне, – предположил Савелий. От волнения у него на скулах выступили красные пятна.

– Резонно. Но мне почему-то кажется, что это события разного порядка, – рассуждал Федор. – Убийства – это конкретное действо. Странные письма и странное происшествие с машиной…

– Почему странное? Мою машину тоже взломали, украли магнитофон… – перебил друга Савелий. – И порезали сиденья. Вот чего не могу понять – зачем резать сиденья?

– Классовое чутье сработало. В глазах люмпена ты проклятая буржуазия. Ты прав, Савелий, машины угоняют и взламывают немерено, но тут важен контекст. Тут важна цепь событий. А цепь событий такая: передача по тэвэ, письма, взлом машины. Причем самое странное – явная бессмысленность и писем и взлома. Ведь ничего не взяли. Магнитофон… или что там было – плеер? – на месте.

– Может, их спугнули?

– Может. Но напрашивается вопрос: почему два письма? Абсолютно идентичных. Что бы ты сделал, Савелий, если бы получил письмо подобного содержания?

– Бросил бы в корзину и забыл. Мне знаешь сколько авторов пишет?

– Вот именно, бросил бы в корзину. А если бы пришло второе, точно такое? А потом третье?

– Ну… не знаю, – задумался Савелий. – Может, позвонил бы Николаю… или тебе.

– Именно! Запомнил бы и рассказал жене, друзьям и так далее.

– Мы с Сашкой Урбаном тоже так считаем, – сказал капитан Астахов. – Этот тип хочет засветиться. Ну и что дальше?

– Я думаю, Николай, ты и сам знаешь. Среди бумаг в машине могли быть визитные карточки… Кстати, как, по-твоему, он вышел на ее машину?

– Следил за Урбаном. Он с ней встречается…

– Понятно. То есть непонятно. Если он предположил, что подруга Урбана – это ясновидящая из передачи, и следил за ними, то он знает, где она работает, и выяснить ее имя пара пустяков… и так далее. Не стоило взламывать машину. Опять бессмысленный на первый взгляд поступок.

– Как и письма. Один почерк.

– Именно! – воскликнул Федор.

– И в перспективе…

– Боюсь, ничего хорошего. Если его так интересуют паранормальные способности этой женщины, есть много способов с ней познакомиться. Да хоть прийти в качестве клиента. А тут письма, машина… Он не хочет выходить из тени, но тем не менее дает понять, что он здесь. И это, Николай, самое паршивое.

– Меня уже тошнит от твоей мутной философии на пустом месте, – в голосе капитана Астахова звучала досада. – У меня на руках два нераскрытых убийства, в которых нет ничего загадочного. А психов вокруг пруд пруди. Пишут, звонят, следят, но редко убивают. Убивает убийца, а псих пугает. Ну и пусть пугает, пока ему не надоест. Я и так не ухожу с работы раньше девяти. Ирка дуется. А приду, радости тоже мало. Так и бросаюсь. Как Клара на почтальона. – Клара – собака капитана, булем, со скверным характером старой девы. – Давайте лучше выпьем за все хорошее! И Савелий расскажет о детях. Как Настенька?

День за окном был серый и теплый – из тех, что пробуждают воспоминания и заставляют думать о смысле жизни. В солнечный летний день никто не задумывается о смысле жизни, а такой – к этому располагает.

В семь утра я была уже на работе. Открыла дверь, вошла в пустой офис, застыла, прислушиваясь. Мне показалось, что из комнаты Стаса доносится слабый звук. Подошла к двери, подергала ручку. Дверь была заперта. Я приложила к ней ухо – тишина. Показалось! Бухгалтерия и кабинет Романа тоже оказались заперты. Я вошла к себе и с порога осмотрела кабинет. Оставив дверь открытой настежь, добралась до своего стола и почти упала в кресло. Пальцы мои дрожали противной мелкой дрожью. Иррациональное чувство ужаса охватило меня средь бела дня в скучном административном здании, куда уже стекались люди, такие же ранние пташки, как я, и мне стоило лишь позвать на помощь…

Отдышавшись, я отдернула штору и открыла окно, впуская холодный еще, утренний воздух. Достала из холодильника воду. Зубы мелко стучали о край стакана. Вода была ледяной, я закашлялась и, разумеется, облилась. И пришла в себя окончательно. Сняв блузку, я встала у окна, держа ее на вытянутых руках в надежде, что так она скорее высохнет. Я настолько увлеклась, что не услышала шагов за спиной, и вскрикнула, когда почувствовала чье-то прикосновение. Александр стоял рядом и молча смотрел на меня. Был он бледен, с черными кругами под глазами. Я растерялась, а он вдруг сгреб меня и прижал к себе. Он целовал меня исступленно, с каким-то отчаянием, как будто в последний раз. Кажется, блузка моя упала на пол. Не помню, как мы оказались на диване.

«Я умираю! – думала я, отвечая на его поцелуи. – Ну и черт с ним!»

– Я дал себе слово не звонить тебе. Никогда! – шептал Александр. – А потом испугался: что мы делаем? Не нужно отказываться… Ради чего? Это радость! Я виноват, Ксенечка. Мы одно целое, ты моя половинка… навсегда!

Мне казалось, он бредит. Я прижалась губами к его губам, заглянула в его темные измученные глаза и поняла, что мы действительно одно целое…

Звук открываемой наружной двери в офис застал нас врасплох. Я рванулась из его рук и слетела с дивана. Он поспешно поднялся, застегивая рубашку. Я напяливала на себя мокрую блузку – слава богу, она цветная, и не видно, что мокрая.

Когда спустя три или четыре минуты в дверь кабинета постучали, мы оба сидели – я за письменным столом, Александр в кресле напротив, неторопливо беседуя. Баба Броня вошла и уставилась на нас с любопытством. Потом перевела взгляд на диван – кожаные подушки лежали в беспорядке.

– Доброе утро, – сказала она и кивнула Александру. – Извините, Ксения Валентиновна, я не знала, что у вас посетитель. – С этими словами она, ухмыльнувшись, выплыла из кабинета.

Мы переглянулись и расхохотались.

– Может, прогуляешь? – спросил Александр. Я кивнула.

– Идите, Ксенечка, – замахала руками баба Броня. – Конечно, идите! Я присмотрю. И не думайте ни о чем! – Раньше она никогда не называла меня Ксенечкой.

– Хочешь на природу? – спросил Александр.

Я покачала головой, и мы поехали ко мне…

Это было сумасшествием, наваждением, безумием. Мы отрывались друг от друга, обессиленные, измученные, мертвецки пьяные близостью. Стаскивали с постели влажные простыни, стелили свежие, держа их вдвоем за оба конца – это казалось мистическим ритуалом. Принимали душ, не размыкая рук и губ. Падали на свежие простыни и проваливались в короткий и глубокий, как обморок, сон.

Проходило совсем немного времени, и Александр снова находил мои губы, проводил ладонью по груди, легонько сжимал… и… новый шквал страсти обрушивался на нас. Вертелись огненные колеса проклятой повозки, слепя и обжигая, и мы, как фанатики, бросались под них снова и снова, готовые с восторгом умереть…

…Глубокой ночью Александр отправился на кухню делать бутерброды и варить кофе. Я поднялась с кровати, и меня сильно качнуло. Знакомая дурнота подступила к горлу…