Водку он не пил из-за диабета, «Утят» не танцевал из-за полноты и одышки, а в остальном был вполне покладистым спутником… Мы с ним даже потом переписывались и поздравляли друг друга по праздникам.

Третий Толстой был лысый и энергичный полковник в отставке Николай Николаевич, это все, что о нем можно сказать. Водку он тоже не пил, зато поднимался раньше остальных и делал на палубе зарядку, а после обливался холодной водой. В нашей компании он как-то не удержался, да мы особенно его и не приглашали. Он был не свой.

Не пригласили его прогуляться и в порту Валенсия, где мы стали на три дня. Делать там оказалось совершенно нечего. Программа была составлена на один день: музей керамики и местный рынок, остальное время все были предоставлены сами себе.

Был тут и свой крошечный базарчик, и мы могли подсчитать, что фрукты в Испании недороги, надо лишь обменять по доллару, и хватит, скажем, на пару килограммов винограда.

С долларами у нас было негусто. На весь круиз нам выдали по сорок девять долларов (то есть семь долларов на каждую страну), и если учесть, что приходилось доплачивать за музеи, и за путеводители, которыми мы очень дорожили, и за прохладительные напитки, как, например, во время пресловутого танца живота, то их оставалось и вовсе крохи.

В круизе вообще советских денег не полагалось, их заменили бонами, чтобы в корабельном буфете можно было купить себе водку или пиво. Наверное, кто-то посчитал, что Европа с жадностью набросится на русские рубли, стоит им объявиться, и тем подорвет нашу могучую социалистическую экономику.

Был случай на рынке в Валенсии: мы показали пожилому крестьянину, торговавшему фруктами, двадцать копеек, завалявшиеся у кого-то из нас в кармане. Он с интересом повертел монету и, видимо, решил взять на память, чтобы показать дома, а нам за нее отвалил три огромных краснощеких яблока. Все были довольны.

И все-таки мы решились: сложились по одному доллару и направились в здешнее отделение банка, располагавшееся в одном квартале от порта. Драгоценную ношу – три доллара! – мы вручили хранить Виктору, но при этом не отступали от него ни на шаг.

В банке висела табличка с обозначением курса валют, и там за один доллар предлагалось по пятьдесят песет – стоимость двух килограммов винограда. В окошке банка потребовали паспорта, которые у нас забрали в первый день нашего круиза. Для учета же сходящих на берег нам выдавались цветные открытки с видом набережной Одессы и памятником Дюка. На обороте стоял порядковый номер и фамилия. Эти открыточки мы и предъявили в банке.

Клерк, сидевший за окошком, долго вертел наши открытки, разглядывал памятник Дюка, потом скрылся за перегородкой. Когда он вернулся, на лице его было недоумение.

– Сеньоры, – произнес он с вежливой улыбкой, – этот документ мы не знаем. Здесь нет даже ваших фотографий. Из какой вы прибыли страны?

Мог бы и не спрашивать: перед окном во весь свой гигантский рост маячил наш теплоход. Да и кто, кроме советских туристов, мог менять три доллара и при этом предъявлять дурацкие открытки!

Мы указали рукой на теплоход, и он все понял. Но при этом сочувственно развел руками, возвращая нам Одессу с памятником Дюка:

– Простите, сеньоры, но обменять деньги мы не можем.

– Типичный бюрократизм, – сказал один из Львов Толстых, и мы вышли на улицу, на этот раз особенно ощущая свою неполноценность. Даже бесценные доллары, обладание которыми составляло нашу гордость, здесь не захотели брать.

Вспомнилось русское присловье, из другой, правда, жизни, но по такому же глупому поводу: «Что за странная деревня, хлеба не на что купить!» Оказывалось, это можно произнести и в Москве, и в испанской Валенсии с равным успехом. А еще говорили: Валенсия! Вален сия! Европейская житница! Ну что нам Валенсия! Наша Валенсия – это теплоход «Лев Толстой», где хоть водку на боны продадут…

Может, поискать под ногами, ведь теряют же деньги?

Один мой приятель, практичный человек, когда впервые выехал за рубеж, в Югославию, но почти без валюты, наставлял свою жену смотреть под ноги. «Люди везде одинаковы, и везде есть рассеянные, которые теряют деньги». По возвращении я спросил его, как там насчет рассеянных. Он гордо заявил, что за восемь дней пребывания они дважды находили деньги. Небольшие, но хватило на дамскую сумочку жене. «А что вы там видели? – спросил я его жену. «Мы ничего не видели, – созналась она. – Мы все время смотрели под ноги».

В Валенсии же, в порту, мы и столкнулись с одним из наших Львов Толстых по имени Миша Пляцковский. Совсем некрупный, но живой, даже боевитый (ах, как я обожаю это словечко, рожденное в мозгах комсомольских вожаков!), он писал хорошие песни и имел валюту.

– Что за проблемы? – произнес он на ходу. – Вон за углом банк, я только сейчас обменял там сто долларов, и никаких паспортов!

Он указал, где нам искать банк, и исчез – торопился реализовать обмененные деньги. Мы со вздохом посмотрели ему вслед: сто долларов! Возможно ли представить?

Впрочем, у Миши была масса родственников: детей, теток, дядек, племянников и так далее, которых он должен был обеспечить. А я знал двоих писателей, попавших в Германию. Один пропивал дойчмарки в пивных автоматах, в то время как другой, обремененный списком покупок, стоял за спиной друга и подсчитывал: «Колготки пропил… Двое колготок пропил… Трое…»

За углом мы и правда обнаружили банк. Сдали свои три доллара, то есть сдавал Виктор, а мы стояли за его спиной и смотрели, как это делается, когда одни деньги превращаются в другие. Никто из нас никогда в жизни не обменивал валюты.

Молодой клерк, несмотря на жаркий день – в черном костюме и при галстуке, принял наши деньги, заложил в печатающую машину бумагу и что-то на ней отштамповал, нажимая на кнопки…

Хотя чего там считать: три помножить на пятьдесят, будет сто пятьдесят… Это мы и наизусть помнили. Нам отдали бумагу, а в другом окошке по бумаге отсчитали деньги. Мы тут же, не отходя далеко, стали их делить и обнаружили, что нам за три наших доллара (целых три!) выдали всего шестьдесят песет. По двадцать на брата.

– Что-то здесь не так, – сказал с виноватой улыбкой Виктор и снова пересчитал деньги.

– Может, ошиблись?

– Украли?

– Надули? – спросили три Льва Толстых вразнобой, но одно и то же.

Но Виктор, который был опытней нас, произнес слово «нет».

– Нет, – повторил. – Я не думаю, что они тут воруют.

«Тут» – означало за границей, в отличие от России, где каждый из нас знал: «там» воруют, да еще как!

Мы подошли к табличке с курсом валют и еще раз удостоверились, что не ошиблись и за доллар нам полагалось на каждого Толстого никак не меньше пятидесяти песет.

Мы сообща подтолкнули нерешительного Виктора к окошку, наставляя его, как следует поговорить с этим молодым клерком в черном костюме и все, все выяснить. В крайнем случае забрать наши доллары обратно. Мы не настолько богаты, чтобы швыряться в каком-то порту нашей валютой.