Но при этом…

– Мы облегчим ему мучения, в крайнем случае. – Ит мрачно смотрел на воду, низкой волной вырывающуюся из-под борта катера. – То, через что я прошел… Рыжий, я врагу этого не пожелаю. Хотя бы потому, что это страшно. Это действительно страшно, поверь.

– Да верю я, о чем ты говоришь, – отозвался Скрипач.

– Он… не знаю, кого мы встретим, но он будет не один. – В голосе Ита звучало если не отчаяние, то что-то похожее. – И он не умрет так, как умер тот, в Штатах. До сих пор забыть не могу…

Скрипач потряс головой.

– Знал бы ты, скольких усилий мне стоило заставить себя не передушить эту мразь голыми руками, – на пределе слышимости сказал он. – Тела в Германию, а головы – в стеклянные ящики с формалином. Мы за двести лет работы всякое повидали, но чтобы такое…

О том, что увидел Скрипач в небоскребе, принадлежащем «Глобал транзит», они никому не рассказали. Решили пока что смолчать, и это оказалось правильно. Скандал, да еще и международный, им был совсем не нужен, самореклама – тем более, а информация… информацию можно было просто придержать до поры. Существовала вероятность, что она могла впоследствии пригодиться.

– Рыжий, больничная дама с макаронами – на тебе, – напомнил Ит. – Мы пойдем на точку, а ты шугани ее хорошенько, чтобы операционную подготовили. Возьми Данилу с Ванькой, пусть поиграют в армию. Заодно и повеселятся.

С Ванечкой после ранения на дамбе приключилась поистине сказочная история со счастливым концом. В больнице он пролежал долго, и к нему, конечно, наведывались Скрипач с Итом. Как-то раз с ними отправился Федор Васильевич, которого в тот день сопровождал Данил. Бледный, исхудавший Ванечка, одетый в застиранную больничную пижаму, перед их приходом имел разговор с врачом, который его вел, и чуть не плакал – однозначно инвалидность и, разумеется, никакой работы шофером в будущем. А это значит – прощай зарплата, прощай общежитие, прощай привычная жизнь. После больницы идти Ване было просто некуда. Дома нет, родителей нет, помочь, кроме Скрипача и Ита, некому… Данил, выслушав Ванину историю, прошептал «бедный», а на следующий день поехал к Ване сам – с полной сумкой гостинцев и словами утешения. И на следующий день тоже поехал. И дальше, до самого выхода Вани из больницы, исправно ездил туда каждый вечер, как на работу. А потом, после выписки, забрал к себе – не так давно ему дали отдельную комнату в общежитии при институте как перспективному сотруднику.

Федор Васильевич, Ит и Скрипач наблюдали за этим стремительно развивающимся романом, не зная, что и думать. Подобное тут редкостью не было, такие пары даже в загсах расписывали за милую душу, правда, сроком на три года, после чего требовалась перерегистрация. К слову сказать, Данил и Ванька расписались почти сразу, как начали жить вместе, но… уж больно быстро он возник, этот роман, и слишком быстро, по общему мнению, перешел от стадии гуляния за руку к ведению совместного хозяйства. Впрочем, пока что у Данилы и Ванечки все шло хорошо. Ваню, по просьбе Данила, взяли в штат – сначала лифтером, потом – лаборантом. По совместительству рукастый Ванечка начал чинить оборудование в лабораториях… Словом, настоящая счастливая история, в которой главные герои потом живут долго и счастливо.

Что самое интересное, после встречи с Данилой Ванечка совершенно успокоился. На подвиги его теперь не тянуло, и ни на кого, кроме Данила, он больше не смотрел.

– Да не нужен мне никто больше, что вы! – отбивался он от Ита и Скрипача, как-то раз приставших к нему с расспросами неделикатного свойства и все еще настаивавших на его походе к специалисту. – Мне вообще теперь плевать, хоть все это хозяйство мне напрочь отрежут, я и не замечу. Он просто… самый лучший человек на свете. И не спрашивайте ничего, все равно объяснить не смогу.

– Ну, как знаешь, – развел тогда руками Ит.

– …мне больше всего нравится формулировка, которую в загсе произносят для таких, как они, – рассказывал потом Скрипач. – «Объявляю вас супругами на срок три года и надеюсь, что вы одумаетесь и в следующий раз примете правильное решение». Сдохнуть можно!.. Одумаетесь!.. Эти одумаются, как же. Скорее небо на землю упадет.

* * *

Катера причалили. Их быстренько разгрузили, и группа разделилась – Скрипач с Данилой и Ванечкой решительно направились к больничке, а все остальные потащили оборудование к точке. Расставили и подключили быстро, за полчаса – сказывалась практика. Потом в больничку пошли оба врача, им стало интересно, в каких условиях придется работать. Вернулись злые, долго ругались на грязь и плохой свет, но от задуманного никто отказываться не стал.

Потянулось ничем не заполненное ожидание, пустые минуты, нудные и скучные. Скрипач слонялся взад-вперед вдоль площадки, Ит сидел на коробке из-под здоровенного регистрационного устройства, которым заменили слишком простой для поставленной ныне задачи «шельмах», Роберта с Мишей и Олесей о чем-то тихо переговаривались, окончательно подстраивая приборы, а Федор Васильевич вполголоса обсуждал с Конашем преимущества «Ватерфорда», который до сих пор был в институте притчей во языцех. К затее с гостем оба относились скептически.

Ванечка и Данила, которым была отведена в экспедиции роль такелажников и подсобных рабочих, стояли неподалеку, держа наготове позаимствованные в больнице носилки, а оба врача неторопливо открывали прихваченные все в той же больнице тревожные чемоданчики – на всякий случай решили подстраховаться.

В десять ноль три зарегистрировали первую «ноту» в секторе «на четыре часа» (для удобства площадку поделили на 12 секторов, по аналогии с циферблатом), еще через три минуты площадка стала вибрировать вся, впрочем, в отличие от площадки в Центральном парке, звук был не слышным. Федор Васильевич прекратил разговор с Конашем, подошел к Ольшанской и произнес:

– Похоже, вы все-таки были правы, коллега…

Роберта даже головы не подняла от прибора.

– Гармонические колебания, – произнесла она. – Олеся, что у тебя?

– Идет увеличение удаления от положения равновесия.

– Миша?

– Уменьшение периода… сейчас, подождите… Берта, тут явно прогрессия, потом надо будет посчитать…

– Частота?

Миша пересел к спектроанализатору, стоящему рядом:

– Шестнадцать герц, больше не поднимается. Три дБ.

…За этот анализатор шла тихая война между тремя лабораториями. Стоил он, по словам его отчаянно вожделевших, как чугунный мост. Его год никому не давали. А достался он Ольшанской. После этого ей под дверь кто-то положил дохлую белую мышь…

Ит и Скрипач во время этого разговора не отрываясь смотрели на пустое каменное поле. К исходу десятой минуты, когда Ит почувствовал, что его начинает трясти от напряжения, пришел тот самый звук, который они уже слышали в Центральном парке. Не менявшаяся частота стала стремительно подниматься, точно так же, как тогда, снова пришла головная боль – Ольшанская произнесла цифру, шестьдесят герц, потом физиологи подтвердили, что эта частота именно так на организм и действует, – и снова в пространстве лопнула туго натянутся басовая струна.