Извернувшись, она освободила-таки Никитину руку от мертвой материнской хватки, вытолкнула его боком на лестничную площадку и, успев подхватить чемодан, захлопнула дверь перед самым лицом Ксении Львовны. Потом, подхватившись, торопливо побежала вслед за мужем вниз по лестнице. Машину они поймали на выходе со двора – бежевая старенькая «шестерка» остановилась на Марусино призывное голосование, шустрый мужичок подскочил со своего водительского места, услужливо распахнул багажник. И только усевшись рядом с Никитой на заднее продавленное сиденье, она почувствовала, как сотрясает его крупная нервная дрожь. Взяв его большую руку в свои ладошки, она сжала ее сильно, потом осторожно глянула ему в лицо. Было оно бледным, глаза смотрели куда-то вдаль и вперед, не мигая.

– Ну как ты, Никит? Плохо тебе, да? – спросила она осторожно.

– Да нет, ничего. Помолчи, Марусь. Пожалуйста. Вытащи лучше мобильник из моего кармана, звонит кто-то…

Ну кто еще мог звонить ему на мобильник? Конечно же светящееся голубое окошечко выдало один только призывный знак – «мама»… Нажав на кнопку отключения, она пропихнула аппарат обратно в карман его куртки, откинулась в уголочек, стала смотреть на косые тоненькие пунктиры дождя на стекле. Вот тебе, Маруся, и вся благодарность… Помолчи, главное… А она что, она и помолчит… Подумаешь! Хотя и не обижалась она конечно же по большому счету. Так, поворчала немного внутри себя. Погоди, мол, еще и не то сейчас от меня услышишь…

– Ты что, обиделась? – вскоре тронул Никита ее за плечо. – Не обижайся, Марусь. Ты пойми…

– Ой, да ладно! Все я понимаю! И вовсе даже не обиделась, еще чего…

– Нет, я правда тебе благодарен! Очень благодарен, поверь! Сам бы я точно не смог… Вот понимаю, что по-другому нельзя было, а только мать все равно жалко…

– Ну, так это и нормально, что жалко, – не поворачивая от окна головы, грустно произнесла Маруся. – Матерей надо любить и жалеть в любом случае… На то ты и есть ей родной сын, чтобы любить и жалеть! – пожала она плечами, продолжая вглядываться в мокрое от дождя окно. – Я тоже свою маму люблю и жалею. Смотри, как быстро доехали! Сейчас повернем направо и во двор уже въедем…

– А кстати… Как ты узнала, что квартира освободилась? Ты там была, что ли? И ключи уже у тебя…

– Потом расскажу, Никит! Как-нибудь потом, если вообще получится… – грустно усмехнулась она, выходя из машины. – Забирай вещи, пошли в новую жизнь, в самостоятельную…

Квартира встретила их настороженно, будто присматриваясь к новым своим хозяевам. Было слышно, как звонко разбиваются капли воды из крана о железную раковину на кухне, как скрипят дощатые старые половицы под ногами.

– Да… Как давно я здесь не был… Целую вечность… – тихо проговорил Никита, останавливаясь посреди комнаты. – Здесь все как тогда, при бабушке, было… И даже мебель та же…

Вздохнув и оглядевшись грустно, он уже более уверенно прошел на кухню, попытался закрутить кран, но он и не подумал поддаться его хозяйской руке, продолжая звенеть режущей слух капелью.

– Сантехнику менять надо, – произнес он деловито, оборачиваясь через плечо к стоящей в кухонном проеме Марусе. – Завтра же зайду в магазин, присмотрю что-нибудь. И ремонт надо делать… А окно какое пыльное, посмотри! Как же они тут жили, даже окно не удосужились помыть… Ничего, это мы все сделаем, все устроим! Правда, Марусь? – снова обернулся он к ней, радостно улыбаясь. – Господи, даже не верится…

Развернувшись, он так же деловито прошел по коридору в сторону совмещенного, по всей видимости, санузла, и, застыв в проеме, долго рассматривал его содержимое, и покачивал головой сосредоточенно, будто прикидывая что-то в уме. Потом пробормотал себе под нос:

– И тут надо все менять, конечно… Надо завтра же бригаду найти… Хотя новую плитку я и сам положу…

Потом, шагнув широко к Марусе, он неожиданно встряхнул ее за плечи так, что голова ее мотнулась назад, проговорил радостно:

– Маруська… Я же поверить не могу! Если б ты понимала до конца, что сейчас со мной сотворила! Знаешь, будто в груди старый нарыв лопнул – так легко стало… Слушай, а давай музыку включим! Здесь есть какая-нибудь музыка? Жить, жить хочу, Маруська! Сам, своей собственной жизнью, своим собственным временем… Ты хоть догадываешься вообще, какая это драгоценность – собственное время? Нет, не догадываешься…

– Да где уж мне… – тихо усмехнулась Маруся.

– Слушай, а давай чего-нибудь поесть приготовим, а? На меня такой голод зверский напал… Я сейчас в магазин сбегаю. И вина выпьем! Надо ж отметить начало новой жизни! Чего купить, говори быстрее!

– Погоди, Никит. Мне с тобой поговорить надо.

– Поговорим! Обязательно поговорим! Потом! Ну что ты стоишь, как неродная? Снимай куртку, разберись тут пока по-хозяйски…

– Нет, Никита. Не буду я куртку снимать. Я сейчас уйду. Пойдем в комнату, присядем ненадолго.

– Куда? Куда ты уйдешь? Не понял…

– Пойдем сядем, говорю! – грустно улыбаясь, подтолкнула она его в спину в сторону комнаты. – Не слышишь, что ли? Совсем уже обалдел от счастья…

– Ну, давай говори, что у тебя там… – Никита послушно присел на краешек старого большого кресла, глядя на нее нетерпеливо. По всему было видно, что не хочется ему ни сидеть, ни разговоры разговаривать, а хочется срочно что-то делать, куда-то бежать, действовать, жить…

– Вот, возьми, – протянула Маруся ему ключи на ладошке. – Возьми, они твои. А я сейчас уйду. Только ты не удивляйся, ладно? Конечно, надо было тебе все с самого начала рассказать… Но я думала, что так правильнее будет, чтоб потом…

– Что? Что рассказать? У тебя что-нибудь случилось, Марусь?

Она только вздохнула, садясь напротив него на такой же старенький, как и кресло, диван, потянула юбку на круглых коленях, как прилежная девочка-скромница, взглянула исподлобья. Потом, еще раз вздохнув, выпалила решительно:

– У меня ничего не случилось, Никит! Это у тебя случилось! У тебя сегодня ночью сын родился!

– Марусь, ты чего говоришь? – уставился он на нее обалдело. – Какой… Какой сын?

– Обыкновенный, маленький… Росту пятьдесят семь сантиметров, весу три с половиной килограмма. Наташин и твой сын. Я ее видела вчера, Никита. И говорила с ней. Наташа любит тебя…

Она сбивчиво принялась рассказывать ему обо всем: и о странной просьбе умирающего Виктора Николаевича, и о своем визите сначала к Марии Александровне, а потом и к самой Наташе, и о долгом их разговоре… Он смотрел на нее и будто не видел и не слышал вовсе. Будто укатали его лицо в прозрачную и непроницаемую маску-пленку, потушили свет в глазах, перехватили удавкой дыхание. Маруся даже испугалась, на него внимательно глянув, потом тронула слегка за плечо:

– Эй, ты чего… С тобой все в порядке? Ты слушаешь меня, Никит?

– Да. Слушаю. Говори, – прошелестел он бледными губами, продолжая глядеть куда-то сквозь нее.