– А что я, по-твоему, должен был сделать? Изувечить его еще сильнее?

Девушка медленно перевела взгляд на подошедшего де Бомона. Пристально посмотрев ему в глаза, она не нашла там и следа затаенного гнева или стыда за свой поступок. Похоже, что для него произошедшее было всего лишь досадным промахом, над которым потом можно будет от души посмеяться в компании друзей.

– Ну же, мадемуазель Катрин, вы прощаете меня? – снова спросил де Бомон. – В конце концов, ведь мы с вами квиты. Я испортил ваше новое платье, а вы – мое лицо. С такой распухшей физиономией я неделю не смогу появляться в приличном обществе. Признаться, настолько чувствительного удара по лицу мне еще ни от кого не приходилось получать!

Мужчины переглянулись и, к непередаваемому возмущению Катрин, разом громко расхохотались. Крепко сжав руки, девушка с нарастающим отчаянием смотрела на Савиньи, уже не надеясь добиться от него защиты своей чести. Ее сердце переполняла глубокая обида, но она понимала, что Жорж все равно не поймет ее, если она будет продолжать осыпать его упреками. Просто они по-разному смотрят на такие вещи, и глупо надеяться, что Жорж может измениться.

– Хорошо, месье де Бомон, я вас прощаю. Мы больше не будем вспоминать об этом… досадном недоразумении, – проговорила она почти весело. – А теперь позвольте мне покинуть ваш дом. Как вы догадываетесь, я не могу появиться перед людьми в таком неприличном виде.

Грациозно присев в реверансе, Катрин чуть ли не бегом бросилась из зимнего сада.

– Оставь ее, Жорж, не следует сейчас ее трогать, – донеслись до нее слова де Бомона. – Завтра она успокоится, и все будет по-прежнему.

Оказавшись внутри экипажа, Катрин упала на сиденье и горько разрыдалась. Она не могла обвинять Жоржа в предательстве, потому что он не понимал, как сильно оскорбил ее сегодня. Ведь она уже знала, что в его кругу было в порядке вещей приударить за подружкой товарища. Но она знала и то, что уже никогда не сможет относиться к нему так, как раньше. И тем более никогда не станет женой человека, для которого любовь была всего лишь интересной, забавной игрой.

От сильного расстройства Катрин не спала почти всю ночь. А на другой день не смогла удержаться и рассказала обо всем Луизе Берсель. Ее рассказ привел пылкую француженку в настоящий восторг.

– Бедный Альфред! – радостно приговаривала мадам Берсель, чуть ли не прыгая по комнате. – Неужели, наконец, нашлась женщина, способная дать ему достойный отпор! О, ради того, чтобы посмотреть на его разбитую физиономию, мне стоит бросить все дела и нанести ему визит… Нет, лучше попрошу мужа вызвать его и дать ему какое-нибудь важное поручение. Вот тогда я обязательно спрошу де Бомона, что с ним такое случилось, и помоги мне Боже не рассмеяться ему в лицо, слушая надуманные объяснения!

– Однако, Луиза, тебе не кажется, что Жорж все-таки должен был вызвать его на дуэль? – стояла на своем Катрин.

– Бог мой, дорогая Катрин, зачем вам это нужно? – недоуменно пожала плечами мадам Берсель. – Вы что, хотите иметь хромого любовника? Однако наказать его за это, пожалуй, стоит. Не разговаривайте с ним пару дней, пусть немного помучается и всерьез испугается, что вы решили его бросить.

Катрин не удивилась, что Луиза восприняла это происшествие с тем же легкомыслием, что и Савиньи, но на душе у нее после разговора с подругой стало намного легче. Она последовала совету мадам Берсель и несколько дней не принимала Жоржа у себя. Но его отчаяние было таким неподдельным, что в конце концов Катрин смягчилась.

«Стоит ли воспринимать все так драматично, если я не испытываю к нему настоящей любви? – беспечно сказала она себе. – Нужно или принимать его таким, какой он есть, или расстаться с ним. А остаться без любовника мне сейчас совсем не хочется. Стало быть, нужно махнуть на все рукой и продолжать вести эту легкомысленную и приятную жизнь, пока у меня есть такая возможность».

Однако порой Катрин с сожалением сознавала, что их отношения с Жоржем дали глубокую трещину. Но тут же говорила себе, что думать об этом ей сейчас совершенно ни к чему.

Девятого января наступившего 1800 года в Люксембургском дворце был большой прием. По сложившейся традиции, в начале вечера следовал великосветский раут с выступлением известных оперных артистов, а затем – бал. Так как Катрин жила в самом дворце, ей не нужно было куда-то ехать. Только спуститься с третьего этажа на первый и пройти через длинную анфиладу парадных комнат в огромный зал, превращенный по случаю торжества в настоящий сад с живыми цветами и причудливыми заморскими растениями. Как и многие дамы, жившие на положении гостий в резиденции Бонапартов, Катрин сначала присутствовала при туалете мадам Жозефины и лишь потом направилась в свою комнату, чтобы переодеться к празднику. Здесь она дождалась Савиньи, неизменно сопровождавшего ее на всех развлекательных вечерах.

Когда они спустились в парадный зал дворца, там уже было море гостей. Несравненная Жозефина царила над пестрой толпой, словно настоящая королева. Ее великолепное красное платье мелькало то тут, то там, и, где бы она ни появлялась, слышались восторженные перешептывания и заразительный смех. Бонапарт в парадном синем мундире с золотым шитьем тоже находился здесь в окружении своих ближайших соратников.

Стоило мадемуазель Ля-Феррон войти в зал, как десятки мужчин сразу повернулись в ее сторону. Сознавая свою неотразимость, она многозначительно улыбнулась Жоржу Савиньи и едва заметно сжала его руку. В этот вечер Катрин оделась довольно смело, окончательно распрощавшись с пуританскими привычками. Бесподобное платье из сине-зеленого мягкого шелка было декольтировано настолько, насколько это допускала современная раскрепощенная мода, – то есть практически не прикрывало грудь. Крохотные фонарики из белого тюля заменяли рукава. Спереди верхняя юбка расходилась на две половины, и при каждом шаге становилась видна нижняя, тюлевая, юбка, расшитая валансьенскими кружевами. А под ней… под ней едва заметно проступало нежно-розовое трико плотно облегающее ноги Катрин, не прикрытые целомудренной сорочкой. Это был последний крик моды, которую жестоко осудили в Англии, признав совершенно распутной. Но во Франции конца восемнадцатого века даму, не следовавшую этой моде, могли признать отставшей от жизни. Разумеется, и прическа Катрин вполне соответствовала придворным требованиям – изящную башенку в греческом стиле, окруженную каскадом мелких локонов, венчала маленькая сине-зеленая наколка с красиво изогнутым белоснежным пером.

– Я горжусь тобою, радость моя, – тихо сказал ей на ухо Жорж. – За то время, что я тебя знаю, ты расцвела прямо на глазах.

– Это общение с генералом Бонапартом пошло мне на пользу, – поддразнила она Савииьи, окинув его взглядом опытной кокетки.

Прищурившись, Жорж незаметно погрозил ей пальцем.

– Смотри, будь осторожна: после возвращения из Египта генерал стал падок до чужих женщин.

Обменявшись последними сплетнями с новыми приятельницами, Катрин уступила настойчивым уговорам Жоржа и позволила увести себя в соседнюю с залом гостиную, отделанную в синих и белых тонах. Здесь, как и в ряде соседних комнат, примыкающих к парадному залу, собрались игроки. Причем за карточными столами находились не только мужчины, как на лондонских светских приемах, но и женщины. Шум большого раута почти не проникал сюда. Здесь кипели свои страсти, преследовались совсем другие интересы.