движении, а над ними вилась беспокойная марь и мелькали многочисленные крылатые тени-силуэты.

– Врёшь мне, – Вильф покачал головой. – А врать мне чревато, малыш, запомни это. Но сегодня я тебе, так уж и быть, спущу на первый раз, – он улыбнулся уголком губ. – Хотя это и не совсем в моих правилах.

Под невидимым отсюда сводом клочьями висел густой горчично-жёлтый туман, в котором время от времени мелькали искры далёких молний; влажный воздух пах озоном и водорослями. Вильф облокотился плечом о скальный уступ и задумчиво поймал в пятерню несколько переливающихся струек, которые клубились около заросшей белесым шевелящимся лишайником широкой трещины в стене.

– Скачок намного проще всего того, что ты освоил до сих пор, – продолжил он вполголоса, наблюдая за змеящейся меж пальцев мутной вуалью, которая под его взглядом начинала извиваться тонкими золотистыми колечками. – Кроме того, ты всегда мог бы сказать кому-нибудь из нас. Правители ведь приняли тебя в семью, маленький тули-па. Им вовсе не нужно, чтобы ты чувствовал себя здесь как пленник… Знаешь, такой, которого заточили в тёмном подводном подземелье… а потом раздробили ему суставы на его тонких пальчиках… а потом выкололи глазки такими дли-инными острыми спицами… и морят голодом… и каждый день загоняют ему под ногти раскалённые иголочки, а в ушки заливают растопленный воск?

Рыжеволосый медленно подошёл ближе.

– М-м? А сам он только и мечтает о том, чтобы как-нибудь остаться в живых, выбраться отсюда и вернуться домой? Или просто обратно во внешний мир? В мире ведь столько прекрасных мест… и ты теперь можешь попасть в любое из них, стоит только захотеть. Или ты от кого-то прячешься?

– Я из дома сбежал.

– Да ну? – Вильф присел рядом и обнял руками колени. – Расскажи мне, Аспид.

Тим некоторое время молчал, наблюдая за медленно ползущей по дну расселины между чашами цветов волосатой тварью, похожей на бесконечно длинного сетчатого питона с острым треугольным гребнем на плоской расплющенной морде.

Вильф не торопил его, рассеянно подбирая и швыряя вниз рассыпанные под ногами лёгкие хрусткие желтоватые камешки, похожие на обломки костей. Откуда-то из-под стрельчатого навеса с громким жужжанием вылетела тёмно-зелёная, покрытая многочисленными костяными наростами сороконожка размером с голубя, села ему на ладонь и немедленно куснула за палец большими чёрными жвалами. Вильф чуть улыбнулся и подставил ей оголённое запястье, и та, прокусив кожу, тут же присосалась к его руке, постепенно увеличиваясь в размерах.

– …кажется, что меня там всю жизнь сначала травили, а потом заставляли просить за это прощения, – наконец нарушил молчание Тим.

– Что ж… тогда выходит, что ты получал вполне по заслугам, разве не так?

Тим замер на мгновение, прикусив губу, потом тихо спросил, не глядя на Вильфа:

– Тули-па не стал бы просить прощения, да?

– Никогда, – медноволосый качнул головой. – Прощения просят трусы, потому что они вообще больше ничего не умеют, кроме как просить.

– А если вдруг вправду виноват?

– Тем более. За проступком должно следовать наказание… чтобы сделаться чистым, любую вину надо искупать. И только так… Ну так скажи мне, малыш Аспид, кто, кроме тебя, был, по-твоему, виноват в твоей трусости, м-м?

– А кто, кроме меня, имел право решать… были ли проступки? – медленно спросил Тим, продолжая глядеть вниз.

Вильф пожал плечами:

– Тот, кто был сильнее тебя, естественно. Чем ты сильнее, тем меньше причин быть в чём-то виноватым – сильным прощают всё. Как было сказано в одной хорошей старой книге, иному ты должен подавать не руку, но лапу – и у этой лапы должны быть когти.

Вильф поднялся и небрежно стряхнул с руки раздувшуюся как футбольный мячик недосороконожку, с плеском рухнувшую в недра тут же захлопнувшегося хищного цветка:

– Подумай на досуге, кто из вас сильнее теперь, маленький тули-па.

* * *

– Слушай, да не надо было… – Кейр прижал ко лбу пластиковый пакет со льдом, прихваченный девушкой у ближайшего мороженщика. – В смысле, я, конечно, всё это очень ценю и всякое такое, но я уже в полном порядке, правда.

– Цыц, – та погрозила ему пальцем. – Если уж ты наотрез отказываешься вызывать сейчас скорую, я должна хотя бы проследить, что ты через полчаса не грохнешься от каких-нибудь там запоздалых последствий сотрясения мозга. Это называется «от-ветс-твен-ность»…

Они сидели на широкой бетонной скамейке под каменной стеной напротив того самого собора со стрельчатыми окнами на двух высоких четырёхугольных башнях. Пасмурное небо над верхушками башен постепенно делалось всё светлее; тут и там в толще слоистых, словно сахарная вата, облаков проступали голубоватые промоины, сквозь которые струились на город неяркие золотисто-жемчужные полуденные лучи. От близкой реки доносился едва уловимый запах тины; с ограждения набережной на противоположном берегу свешивались вниз гроздья пышных вьюнков, похожие с этого расстояния на клочья тёмно-зелёной бархатистой пены. На спускающихся к самой воде ступенях раскатисто курлыкали голуби.

– Кроме того, если уж ты – вляпавшийся в неприятности турист, то ты должен быть по умолчанию страшно рад тому, что о тебе проявляют заботу аборигены, – наставительно добавила девушка. – Откуда ты вообще такой взялся, кстати, что оказался здесь без медстраховки?

– Из Нью-Йорка вообще-то. Нам, э-э-э… можно и не оформлять, – пробормотал парень, искренне надеясь, что не сморозил сейчас какую-нибудь глупость. Пока Кейр не стал тули-па, ему ни разу не приходилось бывать где-то за границей, и он не имел ни малейшего, даже самого отдалённого представления о том, как делаются всякие там паспорта, страховки и тому подобные штуки.

– Ты обалденно говоришь по-французски. Вообще без акцента, – заметила девушка, провожая глазами проплывающий под увешанным бахромой пёстрых замочков мостом длинный речной трамвайчик, весь в цветных растяжках с символикой чемпионата.

– У меня… э-э-э… папа француз, – Кейр мысленно чертыхнулся. Он на какой-то момент успел напрочь позабыть про существование воли тули-па.

– Правда? А у меня папа немец. Вы тоже, значит, на двух языках дома разговариваете, да? Он у тебя из какого города?

– Он, э-э-э… – парень отчаянно попытался не запутаться в собственных импровизациях. – В общем, он уже не с нами… короче, слушай, я не хочу об этом говорить, ага? – решительно закончил он наконец.

– Ой, извини, – тут же покладисто ответила девушка, осторожно отнимая от его головы запотевший пакет. – Ну-ка… смотри, а ведь действительно уже почти ничего не видно.

– Да на мне вообще всё быстро заживает, – спохватившись, Кейр торопливо спустил вниз закатанные рукава рубашки, чтобы ей не бросились в глаза успевшие уже полностью затянуться кровавые ссадины на локтях.

– На парнях как на собаках, – усмехнулась девушка. – Это моя мама про братца всегда так говорит. Когда ему было четырнадцать, он умудрился дважды в