Я с превеликим трудом удержался от того, чтобы не поднырнуть под желтую, с жирными черными закорючками охранительных рун, ленту. Удержало меня не столько вера в мощь охранных заклинаний – на них бы и моих природных способностей хватило, не говоря уж о защитных амулетах, —сколько внушительная фигура постового ангелочка, прохаживавшегося взад-вперед вдоль ленты, возложив могучую правую длань на эфес шашки явно неуставной длины.

Вместо этого я несколько раз вдохнул-выдохнул, успокаивая, словно перед выстрелом, дыхание и, приблизившись к постовому, спросил.

– Простите, а… что случилось?

Серафим воззрился на меня сверху вниз, оценивая мой рост, а заодно, по-видимому, и уровень моих умственных способностей.

Вопрос был и вправду дурацкий, но ничего лучшего я сымпровизировать не сумел.

– Пожар случился, господин хороший, – жалостливо-издевательским тоном отозвался серафим. – В прошлую ночь.

– Надо же. – Побормотал я, вытягивая голову в тщетной попытке заглянуть за плечо постового.

Великаний родич напрочь перегораживал своей необъятной тушей обугленный проем бывших дверей, но даже в оставшуюся свободной щель я сумел различить, что пепел – хвала Господу, самый обычный, черная жирная сажа, а не сухая серая пыль, остающаяся после «огненных шмелей» – и впрямь примерно суточной давности.

Впрочем, с опозданием подумал я, если бы по этой хибаре долбанули «шмелями», от нее осталось бы немногим больше, чем от полковничьего флигелечка. Фугасное действие «шмелей» зажигательному уступает совсем ненамного.

–А вам, господин хороший, какое собственно дело? – вопросил серафим.

– Да я вообще-то к другу шел, – сказал я, постаравшись, чтобы голос мой прозвучал как можно более расстроено. Как говорил, помнится, на спецкурсе препод по актерскому – из клиента давить слезу нужно быстро, пока не опомнился. – Он как раз в этом участке работал. Валька Зорин, следователь по особо грешным. Я у него полсотни новыми до получки стрельнул, щас занести хотел, а тут, – я огорченно развел руками, – такое.

Складки на широченном лбу серафима разошлись, словно по волшебству.

– Зорин, Зорин… – задумчиво пробормотал он. – Ну да, был такой.

– Что значит – был? – Я аж подскочил. – Он что – сгорел?

Сомнительно, конечно, учитывая, что большую часть ночи брат благочинный провел в компании со мной и девицами Валевич на незабвенном пароходике «Цветок мая», но чем нечистый не шутит – вдруг угораздило бедолагу?

– Да не, Господь с тобой, – махнул на меня лапищей серафим. – Жив твой Зорин. Из оперов один только погорел, Ястребов Николай. А остальные двое – один коверный и архивист наш, Илларион Спиридонович, царствие им небесное.

– Воистину. – Я, следом за ангелом, осенил себя крестом.

– А вот где твой Зорин сейчас может обретаться… – Серафим озадаченно поскреб затылок, от чего фуражка съехав на лоб, придала его могучей фигуре несколько комичный вид. – Того я, прости уж брат, не ведаю.

– Ну вот, – вздохнул я. – А я-то торопился… думал, обрадую человека.

– Ты это… – Похоже, мой, насквозь любительский, театр одного актера и в самом деле расторгал постового. – В городской сыск сходи, на Петровку…. Или нет! Лучше в северо-восточную районку. Наших всех теперь туда подселили, на четвертый этаж.

– Ну да, а что я им скажу, – уныло пробормотал я. – Они ж меня с моей полсотней в шею…

– Да не боись ты, паря, – покровительственно пробасил серафим. – Что, по-твоему, на Петровке одни нелюди сидят?

– Ну, – неуверенно протянул я, разводя руками. – Не знаю.

– Ну, а в крайнем разе, – серафим наклонил голову и перешел на полушепот, – скажи, что Зорин тебя повесткой вызывал, как свидетеля. А спросят, где повестка – скажешь, что как это, – постовой ткнул большим пальцем себе за спину, – увидал, так и выронил. Ну и ее того… ветром.

– Ох, не знаю, – пробормотал я. – Грех ведь!

– Так ведь для святого-то дела, – расплылся в улыбке серафим. – Долг другу вернуть – это ж святое дело, ей-ей. Истинно тебе глаголю. Для такого и малый грех на душу взять след, дабы большего не допустить.

– Ну, спасибо тебе, брат! – искренне сказал я. – Убедил ты меня. Успокоил душу мою мятущуюся.

– Дык мы ж что… – Серафим заулыбался еще шире. – Мы ж тоже… когда к нам со всей душой, мы ж завсегда рады. Ну, ступай с миром, брат.

– И ты в мире пребудь, брат, – пожелал я напоследок постовому и, повернувшись, нырнул в поток прохожих.

Пожелал, надо заметить, вполне искренне. Дядя Сима-серафим честно направил меня по месту нахождения господства Зорина. Которого я собирался найти как можно скорее, и больше из поля зрения не выпускать.

Уже полчаса спустя я удобно устроился на скамейке аккурат напротив четырехэтажного, сплошь в нелепых финтифлюшках «русского барокко», канареечно-желтого здания райблага Северо-восточного округа столицы. Настроения моего не могли ухудшить даже кишащие вокруг голуби и старушки с многотонными авоськами – и те и другие претендовали на долю единственного сиденья в окрестностях.

С моей позиции вход просматривался отлично – и все-таки я едва не пропустил Зорина. Расслабился, олух, подсознательно уверив себя, что благочинный не выйдет с работы раньше шести и чуть не лопухнулся. На войне мне такая расслабуха могла бы выйти боком… а войти где-нибудь в районе сердца и причудливо погулять по внутренностям.

Сойдя со ступенек, Зорин повернул направо – что меня устраивало как нельзя больше, потому что именно с этой стороны не было ничего, способного перекрыть сектор обзора.

Я спокойно, не торопясь, достал из сумки двадцатикратный «Эль», стоивший больше, чем половина из проносившихся надо мной ковров. А ведь это еще далеко не самый дорогой целевик из числа сработанных Герхардом Сваровски за последние десять лет. Надежность и безупречное качество стоят дорого, порой даже запредельно дорого – но деньги эти окупаются всегда, ибо скупой платит дважды.

Так же неторопливо я навел черное перекрестье на фигуру в форменном кафтане, прошептал буквы команды – целевик тихо зажужжал, черный кружок перекрасился в желтый. Я старательно удерживал Зорина в пределах этого кружка, пока, наконец, жужжание не завершилось четко слышимым механическим щелчком, а кружок не окрасился в ярко-красный. Внизу поля зрения, справа и слева появились крохотные циферки – поправки в локтях и кликах соответственно.

Вот, собственно и все. «Эль» надежно сопровождает объект на дистанции до двенадцати килолоктей, не обращая при этом внимания на преграды толщиной до шести локтей и постоянно выдает при этом данные для стрельбы – если, конечно, его удосужились для этого настроить. Последнее, правда, для меня не столь актуально, как обычно, ибо стрелять в брата Зорина я не собираюсь. Даже наоборот – я намерен его защищать!

Только зайдя в квартиру, я сообразил, что забыл в участке одну очень полезную вещь – серебряный коллоид, которым обмазывают пальцы, чтобы не следить аурой. Поэтому перерывать книжные полки покойного газетера мне пришлось, по старинке замотав руки носовым платком.