Загадочный мир Дега

Этот чудак был всей душой привязан к Монмартру. С наступлением ночи он отправлялся гулять по нагретым за день улицам у подножия холма, особо Дега ценил рубиновые и изумрудные огни фонарей, освещавших витрины аптек, обожал рыться в лавках старьевщиков — в районе улицы Мартир они встречались на каждом шагу, — подолгу разыскивая какой-нибудь набросок Гаварни, или Домье, или же что-то из примитивистов, предпочитая полотна монастырских мастеров. Чаще всего человека с пронзительным и надменным взглядом из-под густых бровей можно было встретить прогуливающимся по улочкам, где на каждом шагу попадались девицы легкого поведения, или на улицах Фонтен, Бреда (ныне улица Клозель), Наварен, по обе стороны которых тянулись дома свиданий, меблированные комнаты, общественные бани, склады угля и вина и др. Он подолгу задерживался у крохотных прачечных, наблюдая за работой женщин при золотистом свете керосиновых ламп. По свидетельству Жана Габриэля Домерга, который, будучи подростком, часто сопровождал Дега на прогулках, женщины его терпеть не могли. Они осыпали его оскорблениями, принимая за любителя поглазеть на дамские прелести. В общем-то это была правда, хотя мотивы подобного поведения были иными, нежели представляли себе гладильщицы. Страсть поглазеть была в высшей степени присуща Дега; возвратившись с прогулки, он делал в блокнотах множество набросков, несколькими быстрыми и точными штрихами фиксируя поразившие его лица и движения.

Как же не принять его за простого любителя подглядывать, ведь он написал целую серию картин о публичных домах! Но в своих высказываниях он был настолько целомудрен, что о его интимной жизни нам ничего не известно, хотя именно кисти Дега принадлежат проницательные, почти жестокие портреты «девиц, по ночам выходящих охотиться на панель». Его знание высших сфер продажной любви, судя по картинам, было просто поразительным; «заведения» в окрестностях площади Пигаль встречались на каждом шагу, и трудно поверить в то, что художник, подталкиваемый чисто эстетическим интересом, не вылезал из них… Что же тогда? Возможно, как и Тулуз-Лотрек, он чувствовал какое-то умиротворение в обществе этих девиц, освобождаясь от комплексов, которые исподволь мучили его.

Эротические работы были выполнены Дега по заказу Людовика Алеви для задуманного им роскошного издания своего романа «Семья Кардиналь». С этой целью было исполнено множество литографий и рисунков; тема заинтересовала Дега, и он с воодушевлением продолжал разрабатывать ее в духе Рабле, несмотря на то, что Алеви вскоре отказался от своего замысла. При жизни Дега эти работы видели лишь немногие счастливчики, среди которых был Ренуар, приходивший от них в восторг. Воллару удалось заполучить несколько рисунков, и он использовал их в качестве иллюстраций к «Заведению Телье» Мопассана и «Гримасам куртизанок» Пьера Луи. Лишь благодаря такому счастливому стечению обстоятельств эта малоизвестная сторона творчества Дега дошла до нас. Рене де Га, желая оставить память о брате незапятнанной, под этим предлогом уничтожил большую часть рисунков на фривольные темы, найденных им в мастерской после смерти Эдгара.

Появление «грозной Марии»

Воллар, всегда медленно осуществлявший свои планы, издал «Заведение Телье» с иллюстрациями Дега только в 1934 году.[87] Книга получилась изумительная. Пикассо купил себе экземпляр и считал это издание жемчужиной своего собрания.

Во время своих длительных скитаний Дега, случалось, забирался даже на Монмартрский холм — не затем, чтобы повидать Ренуара, с которым он держался довольно холодно после «дела Дрейфуса», но для того, чтобы навестить Сюзанну Валадон. В отличие от Ренуара, пригласившего ее как бывшую акробатку из цирка Фернандо позировать для картины «Танец в городе», Дега писал ее редко, она нравилась ему скорее как художница, особенно как рисовальщица. Когда один из его друзей, скульптор Бартоломе, — автор надгробного монумента на кладбище Пер-Лашез, — представил ему молодую женщину, художник, после долгого молчаливого изучения принесенных ему рисунков, когда пауза уже становилась мучительной, произнес, наконец, пророческую фразу: «Вы наша!»

С этого момента он до последнего дня интересовался этой женщиной, которую окрестил «грозной Марией» (таково было прозвище натурщицы, приходившейся матерью Морису Утрилло). Он даже купил ее рисунок «Женщина, выходящая из ванной» и повесил его у себя в спальне. Художник Эдмон Эзе, друг детства Утрилло, близкий друг Сюзанны Валадон, утверждал, что между ней и Дега существовало нечто большее, нежели просто профессиональные отношения. Сама Сюзанна эту версию неоднократно опровергала. На дерзкий вопрос критика Флорана Фельса: «Сюзанна, ты позировал а Дега? Ты с ним спала?» — она ответила: «Я? Никогда. К тому же он очень боялся женщин». — «Боялся женщин? А ты бы согласилась? Несмотря на разницу в возрасте?» — «Еще бы. Никогда мужчина не делал столько комплиментов моей коже, волосам, мышцам. Он расхваливал меня, как если бы речь шла о хорошей лошади или танцовщице. Я никогда не была красоткой, но его восхищение было чисто материальным, оно адресовалось моему натренированному телу канатной плясуньи…»

Зловещее безбрачие

Все это было довольно грустно, как и жизнь Дега последние тридцать лет. В то время как Ренуар и Моне наслаждались теплом семейного очага, Дега одиноко жил в своей холостяцкой квартире, захламленной пылящимися холстами, роскошными вещами и старинными коврами. Смерть унесла многих его ближайших старинных приятелей, а скверный характер лишил общества немногочисленных оставшихся в живых друзей. Поль Валери, иногда заходивший навестить Дега в мастерской, оставил описание безрадостного существования почти ослепшего художника, который уже не мог писать маслом и лишь немного рисовал углем.

Тот, кто некогда был любимчиком и грозой света, от кого всегда можно было ожидать оскорбительных выходок, превратился в беспомощное существо, легкую добычу пожилой экономки Зоэ, властной и своенравной женщины, кормившей его круглый год безвкусной телятиной, лапшой и горьковатым апельсиновым конфитюром. Из-за этой отвратительной стряпни его приглашения на обед оставлялись обычно без внимания.

Лео Ларгье сохранил мучительное воспоминание о том, как взлохмаченный, почти слепой старик шел прямо, нащупывая тростью дорогу, вокруг же сверкали огни, и с ярмарки на бульваре Рошешуар доносились крики и музыка.

— Вы обратили внимание? — спросил он друга, шедшего вместе с ним. — Я никогда не заговаривал с ним… Он такой неуживчивый, но я им очарован… Вон тот… Старик с белой бородой, что идет не оборачиваясь.

— А кто это?

— Господин Дега…

Мы остановились и посмотрели ему вслед. Он медленно шел механической прямой походкой.

Дега направлялся в свою пустынную квартиру, где его поджидала тиранившая его экономка, и все это происходило в великолепный, пахнувший розовым мармеладом и леденцами монмартрский вечер моей юности…

Это был один из последних импрессионистов, обосновавшихся на Монмартре. Слава не принесла ему ничего, кроме одиночества.