15 августа 1461 года турецкий султан вошел в столицу последнего греческого государства. Прошло двести лет с тех пор, как Михаил Палеолог отвоевал Константинополь у латинян, и для греков как будто забрезжил новый рассвет. Султан выполнил обещания, данные Сарой-хатун. Он милостиво принял у себя императора, его детей и молодого племянника Алексея и отправил в Константинополь на специально отряженном корабле вместе с придворными и всем их личным имуществом, не считая груды драгоценностей, которыми одарили Сару за ее любезное посредничество. Но не всем родственникам императора позволили насладиться свободой. Невестка Давида Мария Гаттилузи, которая вышла замуж за его изгнанного брата Александра примерно за двадцать лет до того в Константинополе, а овдовев, уехала с маленьким сыном в Трапезунд, все еще оставалась женщиной поразительной красоты, и Мехмед, по-видимому, сильно привязался к ней, а ее сын пользовался дурной славой одного из любимых миньонов султана.

К остальным жителям отнеслись без всякой жалости. Видные семейства лишились имущества и были отосланы в Константинополь, где султан предоставил им новые жилища и достаточно денег, чтобы начать новую жизнь. Всех оставшихся мужчин и многих женщин и детей обратили в рабство и поделили между султаном и его министрами. Других женщин отправили в Константинополь, а восемьсот мальчиков отобрали для янычарского корпуса.

Отдаленные части империи были быстро захвачены. Город Керасунт какое-то время упорствовал и сдался на почетных условиях, благодаря чему населявших его греков оставили в покое. Несколько горных деревень оказали сопротивление. Крепость Кордили много недель защищала девушка-крестьянка, на века прославленная в старых понтийских балладах. Но ни одна крепость в конечном счете не смогла выстоять против мощи турецкого войска. К октябрю султан Мехмед вернулся в Константинополь, полностью овладев прежними землями Великого Комнина.

Таков был конец свободного греческого мира. «Романии уж нет, Романия повержена», – оплакивали ее сказители баллад. Еще оставались греки, которые жили при власти христиан – на Кипре, на островах Эгейского и Ионического морей и в морских портах материковой Греции, которыми пока владела Венеция, но правил ими чужаки с чужой, хоть и христианской, верой. Только в диких деревнях Майны на юго-востоке Пелопоннеса, в чьи изрезанные горы не смел сунуться ни один турок, только там у греков оставалось какое-то подобие свободы.

Вскоре уже все православные Балканы оказались под пятой у турок. При жизни Скандербега албанцы еще сохраняли непрочную независимость, но после его смерти в январе 1468 года страну быстро захватили, и вскоре Венеция рассталась со всеми своими форпостами на албанском побережье. Севернее, в области, называемой Зета, еще сопротивлялись немногие горцы, которые впоследствии образуют княжество Черногорию – оно попеременно признавало господство над собой то турок, то венецианцев, но никогда не теряло автономии. Задунайские господари Валахии покорились туркам в 1391 году, но отвергали их всякий раз, как подходила венгерская армия. С 1456 по 1462 год господарь Влад, прозванный Цепеш – Колосажатель – по излюбленному способу расправляться с несоглас ными, воевал с султаном и даже посадил на кол его посланцев, но после его падения султан вернул себе прочную власть над страной. Правитель Молдавии Петр III признал его владычество в 1456 году. Его сын Стефан IV восстал против него и успешно сдерживал турок на протяжении всего своего долгого правления с 1457 по 1504 год; и все же через девять лет после смерти Стефана его сын, господарь Богдан, покорился султану Селиму I.

Однако оставалась одна православная держава, куда не ступали ногой султанские армии. В то время как Византия все больше оказывалась под турецким игом, русские прогнали татар и силой вернули себе независимость. Крещение Руси было одним из предметов гордости византийской церкви. Но теперь ее дочь постепенно становилась могущественнее матери. Русские это прекрасно сознавали. Уже около 1390 года константинопольскому патриарху Антонию пришлось написать верховному правителю Руси, великому князю Василию II Московскому, и напомнить ему, что, несмотря ни на что, император, сидящий в Константинополе, все так же является одним истинным императором, православным наместником Бога на земле. Но ныне Константинополь пал, и император погиб. Православных императоров не осталось. Более того, по мнению русских, Константинополь понес наказание за свои грехи, за отступничество и согласие на церковный союз с Западом. Русские с негодованием отвергли Флорентийскую унию и выгнали ее сторонника, архиепископа Исидора, навязанного им греками. Теперь же, имея за спиной века безупречной приверженности православию, Русь обладала единственным независимым владыкой православного мира, владыкой, чье могущество неуклонно росло. Разве не ясно, что именно он должен быть наследником православной империи? Пусть султан-победитель правит в Константинополе и притязает на права византийского императора. Истинная христианская империя переместилась в Москву. «Царьград пал, – писал митрополит Московский в 1458 году, – ибо отступил от истинной православной веры. Но на Руси вера еще жива, вера семи соборов, кою передал Константинополь великому князю Владимиру. На земле есть одна только истинная церковь – церковь русская». Отныне сохранение христианства стало миссией Руси. «Церкви старого Рима пали, – писал монах Филофей в 1512 году своему господину, великому князю, или царю, Василию III, – все царства православной христианской веры сошлись в одно твое царство: один ты во всей поднебесной христианам царь… два Рима пали, а третий стоит, а четвертому не быть; твое христианское царство иным не заменится». Отец Василия III имел некоторые законные основания претендовать на этот титул, ибо был женат на принцессе из дома Палеологов. Но для мистически верующих Третьего Рима этот брак не имел значения. Если требовались династические основания, они предпочитали вернуться к женитьбе своего первого крещеного князя на принцессе Анне из дома Багрянородных пятью веками раньше, хотя этот брак и остался бездетным. Однако преемственность Москвы не имела никакого отношения к земной дипломатии, ведь ее со всей ясностью определил сам Господь Бог.

Так из православных только русские извлекли хоть какую-то выгоду от падения Константинополя; и православным прежнего византийского мира, стонущего в рабстве, само сознание, что еще остается могущественный, хоть и далекий православный властелин, приносило утешение и надежду, что он заступится за них и, может статься, когда-нибудь явится их спасти и вернуть им свободу. Султан-победитель даже не замечал, что есть такая страна – Россия. Но в последующие века его преемники уже не смогут подражать ему в этом пренебрежении.

Россия действительно находилась далеко. А у султана Мехмеда были заботы поближе. Завоевание Константинополя неизбежно превратило его государство в одну из мощнейших держав Европы, и теперь ему пришлось участвовать в силовой европейской политике. Он понимал, что все христиане – его враги, и должен был постараться не допустить того, чтобы они сплотились против него.

Эта задача была не так уж трудна. Сам факт, что христианские державы не пришли на помощь Константинополю, показал, что у них нет никакого желания воевать за веру, если только вопрос не затрагивает их непосредственных интересов. Одни только папы и немногочисленные интеллектуалы и романтики в разных странах Запада были до глубины души потрясены при мысли о том, что великий, искони христианский город оказался в руках нехристей. Что касается итальянцев, участвовавших в обороне города, то некоторые из них, как Джустиниани и братья Боккиарди, возможно, руководствовались христианскими чувствами, но правительство их стран исходило из коммерческих расчетов. Это нанесло бы огромный вред их торговле, если бы Константинополем завладели турки, но не менее пагубно было и нанести оскорбление туркам, с которыми итальянцы уже наладили прибыльную торговлю. Западных монархов это не интересовало. Даже король Арагона с его мечтами о левантийской империи не был готов воплотить их в конкретные действия. Вскоре турецкое правительство это полностью осознало. Турция никогда не испытывала недостатка в прекрасных дипломатах. Султану, возможно, еще придется столкнуться с Венгрией и Венецией и, может быть, небольшим альянсом, который соберет Папская курия, но он будет разбираться с ними по одному. Никто не поспешил на помощь Венгрии на роковом поле битвы при Мохаче. Никто не прислал подкреплений рыцарям-иоаннитам на Родосе. Никто не озаботился, когда венецианцы потеряли Кипр. Венеция и Габсбурги, правда, объеди нились для военно-морской кампании, одержавшей триумф при Лепанто, но из этого мало что вышло. Государям-Габсбургам уже приходилось защищать Венецию в одиночку. В Италии или Германии люди могли десятками лет подряд содрогаться при мысли, что турки так близко, но это ничуть не отвлекало их от гражданских войн. А когда христианнейший король Франции, предав великое прошлое его страны, участницы крестовых походов, решил объединиться с султаном неверных в борьбе против императора Священной Римской империи, тогда всем, у кого есть глаза, стало видно, что с духом крестоносцев покончено навсегда.