«Война с девушками» – это когда Шакал въезжает с криком: «Они! Опять!» – и все вскакивают, а потом опять садятся, вернувшись к своим делам. В это время группки мрачных девиц вваливаются в Кофейник и занимают его часа на два, чтобы потом с тем же грозным видом удалиться. Не совсем понятно, почему это называется войной и почему парни прячутся по спальням, уступая девушкам коридор, но при этом делают вид, что у них этот коридор отняли силой. Подозреваю, что все это придумано от скуки, такими, как Лэри и Шакал, которым надо чем-то себя будоражить и запугивать.

Штукатуры все замазали, подровняли и переместились на первый этаж. Стремянки и защитная пленка на полу остались. Говорят, завтра прибудут маляры. Лагерь Логов на первом временно свернут. Лэри вернулся в спальню. Логи теперь весь день торчат во дворе, потому что от вида коридоров им не по себе, а находиться в спальнях они уже отвыкли.

– Я – на охоту, – говорит Табаки, выруливая утром из спальни. К подножке его Мустанга каждый день добавляется еще одна гирька, но рюкзак тяжелеет быстрее. Ездит Табаки, гремя и позвякивая, как скобяная лавка на колесах.

– Он уже как Белый Рыцарь, – говорит Лорд. – Падает через каждые два-три метра. В конце концов покалечится.

– Положимся на его везение, – говорит Сфинкс. – Не отнимать же у него рюкзак. Это будет похуже нашествия Иерихончиков.

– Что за автобус такой? – спрашиваю я Лэри после завтрака. – Про который все кругом говорят.

Он зевает, как крокодил, и уныло таращится.

– Автобус? Да нет никакого автобуса, ты чего? Откуда бы он взялся? Просто болтают люди. Кто-то пошутил, а остальные подхватили.

– И ты подхватил? Ты тоже все время о нем болтаешь.

– Я? – он почему-то обижается. – Ничего я не подхватывал. Зачем мне это? У меня своих проблем хватает.

– То есть тебе это ни к чему. Тебе и так хорошо.

Лэри совсем мрачнеет.

– Конечно, мне хорошо. Я – что? Мне скажут – автобус, я и сяду в него.

– Сядешь в придуманный автобус? – не веря своим ушам, уточняю я.

– Надо будет сесть – сяду, – Лэри нервно оглядывается и нагибается ко мне. Левый глаз его жутко косит.

Прочел на стене: «Непрестанно размышляя, открыл Закон Непротивления. За справками обращаться в шестую с 3.00 до 3.05». Большой Брат.

Ко мне подходит Крысенок Белобрюх и, стесняясь, просит написать о нем в «той своей тетрадке».

– Зачем? – удивляюсь я.

– Чтоб я там тоже был.

Смотрит умоляюще, щеки вымазаны шоколадом, сам как будто лет на пять младше, чем все здешние.

– Слушай, а вообще-то сколько тебе лет? – спрашиваю я его.

– Шестнадцать, – говорит Белобрюх, сразу мрачнея. – Ну и что?

– Зачем тебе нужно быть в моем дневнике? Только честно.

– Это мой первый круг, – признается он убитым тоном. – Я должен фиксироваться, где только смогу, а не то вылечу.

– Куда? – я уже почти завываю. – Куда ты вылетишь?!

Сфинкс говорит, что если я буду пугать малолеток, он надает мне по шее. «Это он меня напугал, а не я его».

Утром просыпаюсь от какой-то возни у окна. Открываю глаза и вижу, что все сгрудились у подоконника. Что-то обсуждают, спорят и кричат.

– Говорю вам, это Соломон и Дон вернулись! – орет Шакал. – С отрядом мстителей-единомышленников! Вот увидите, я угадал!

– А я вот считаю, что это люди из соседних домов, – высказывает предположение Лэри. – Явились требовать, чтобы Дом поскорее сносили. Устали уже ждать.

– Да нет же, это точно чьи-то родители! – волнуется Рыжая. – Только родители способны на такое.

– Ты думаешь, там могут быть наши бабушки? – с ужасом спрашивает Слепой. Он тоже торчит у подоконника, но наружу, конечно, не высовывается.

– Почему именно бабушки? – удивляется Рыжая.

– Что там такое? – кричу я. – Что случилось?

Ко мне оборачивается только Сфинкс.

– Там палатки. Возле самого Дома, – объясняет он. – Четыре штуки.

– Кемпинг! – орет Табаки, повисший на оконной решетке. – Целый кемпинг мстителей!

Я начинаю одеваться. Почему-то в страшной спешке. На подоконник мне не взобраться, даже если с него все слезут, но я все равно веду себя так, как будто сейчас встану, растолкаю всех и тоже посмотрю.

Единственный, кто остался на кровати, кроме меня, – Лорд. Курит и делает вид, что ему на все наплевать.

– Бабушки как раз вряд ли поселились бы в палатках, – говорит Рыжая. – Мне так кажется…

Рыжая стоит на подоконнике в полный рост, в куцей маечке на бретельках и в трусах. Майка не дотягивает до пупка, а трусики у нее ярко-красные, под цвет волос. Под мышкой зажат пыльный мишка. Я соображаю, что Лорду это вовсе не нравится. Что он потому сидит такой мрачный, что Рыжая торчит в окне полуголая, хотя ему бы лучше порадоваться, что не совсем голышом. Она и без майки бы там запросто встала, уж я-то знаю.

– У Слепого паранойя, – хихикает Табаки. – В последнее время ему везде мерещатся чьи-нибудь бабушки. Он просто потерял из-за них покой.

– А почему не дедушки? – спрашивает Русалка.

– Интересно, когда они вылезут наружу? – говорит Лэри.

Я уже одет и подползаю к краю кровати, поближе к ним. Не посмотреть, так послушать. Македонский, заметив мой интерес, подходит к кровати.

– Хочешь поглядеть? Ползи к окну, я тебя подсажу.

– Не надо, – говорю я.

Пока я ползу к окну, Русалка с него слезает. Она в мужской пижаме, которая велика ей размера на три. Рукава она подвернула, но штанины болтаются, как у клоуна. Рыжая, держась за решетку, протягивает мне руку и втаскивает наверх, почти без помощи подталкивающего снизу Македонского.