В свете вышеизложенного, помимо выявленных нарушений управленческого характера, становится очевидным, что провал операции «Пуэрто Тарга» создаст банку «Картухано» крупные проблемы. Вызывает беспокойство также тот возможный отрицательный эффект, который может произвести сообщение об операциях нынешнего вице-президента, касающихся церкви Пресвятой Богородицы, слезами орошенной, и акционерного общества «Пуэрто Тарга», на общественное мнение и на традиционную клиентуру банка — представителей среднего класса, настроенных консервативна, а зачастую и отличающихся сильной религиозностью.

В общих чертах все было ясно. Прежде чем стать вице-президентом «Картухано», Гавире пришлась проявить максимум изобретательности и изворотливости, чтобы создать впечатление, что именно он на этом посту сумеет спасти банк, почти загубленный консервативной и неумной политикой своих предшественников. Операция с «Пуэрто Тарга» и другие подобные ей давали ему возможность выиграть время, чтобы укрепить свои позиции и шагнуть еще дальше. В общем-то, это было все равно что подниматься по лестнице, беря ступеньки сзади и кладя их себе под ноги, но, пока не настал момент для нанесения решительного удара, это была единственно возможная тактика. Гавира нуждался в передышке и кредите, так что операция с церковью Пресвятой Богородицы, слезами орошенной, служившая приманкой для арабов, которые собирались купить «Пуэрто Тарга», была насущно необходима: благодаря ей северная часть Санта-Крус должна была превратиться в настоящую жемчужину для элитного туризма. Документация по этому проекту — маленький суперроскошный отель для избранных, со всеми мыслимыми и немыслимыми услугами, расположенный всего в пятистах метрах от старинной севильской мечети (личная прихоть Кемаля ибн Сауда, брата короля Саудовской Аравии и главного акционера «Сан Кафер Элли»), — хранилась, защищенная секретным паролем, на жестком диске компьютера Гавиры вместе с отчетом о его деятельности и еще кое-какими тайнами, а копии на дискетах и CD — в сейфе, находящемся как раз под картиной Клауса Патена. Ставка была слишком высока, чтобы позволить четырем членам совета поломать всю игру.

Бросив взгляд на дисплей, Гавира снова нахмурился, обеспокоенный вторжением непрошеного гостя с его проклятым мячиком. Если это действительно был хакер, вряд ли ему удалось узнать пароль, открывающий доступ к секретному архиву, хотя, конечно, это было не исключено. Но такой народ обычно оставлял следы своего присутствия, так что мячик наверняка оказался бы в самом архиве, а не за его пределами. От одной мысли, что такое могло оказаться возможным, Гавиру бросило в жар: как близко подобрался этот негодяй к его святая святых! Старик Мачука любил повторять: береженого Бог бережет. И Гавира, нажав несколько клавиш, уничтожил архив.

Потом он долго сидел, глядя в окно, на серо-зеленые воды Гвадалквивира и на улицу Бетис, возвышающуюся на противоположном берегу. От солнца вся поверхность реки ослепительно искрилась, и из этого блеска вырастал стройный силуэт Золотой башни. В мире Пенчо Гавиры было вполне нормальным и законным делом надеяться, что в один прекрасный день все это будет принадлежать ему, что эти блики будут играть каждое утро исключительно для него, бросая отсвет на его лицо и на стену с картиной Клауса Патена, озаряя его триумф и его славу. Гавира зажег сигарету и, затянувшись, выпустил струю дыма навстречу широкой полосе золотистого света, поднимающегося от реки, — так, чтобы именно эта струя дыма стала центральным и господствующим элементом созерцаемой им картины. Потом он выдвинул верхний ящик стола и достал, в который уж раз, журнал, на чьей обложке его жена выходила из отеля «Альфонс XIII» в сопровождении тореадора. Он накрыл фотографию рукой и вновь испытал то темное, болезненное, извращенное чувство, которое заставляло его снова и снова, как зачарованного, перелистывать страницы и всматриваться в уже до боли знакомые снимки. Он перевел взгляд с обложки на фотографию в серебряной рамке, стоявшую у него на столе: Макарена в белой блузке, соскользнувшей с одного смуглого плеча. Этот снимок сделал он сам в те времена, когда думал, что Макарена принадлежит и всегда будет принадлежать ему — и не только в минуты любви. Еще до того, как наступил кризис — из-за истории с этой церковью и желанием Макарены иметь ребенка, который в тот момент был бы абсолютно некстати. До того, как она начала ласкать его в постели с безразличием человека, читающего скучный текст, напечатанный азбукой для слепых.

Он беспокойно поерзал в своем кожаном кресле. Шесть месяцев. Он вспомнил жену — обнаженную в свете неоновых ламп, сидящую на краю ванны, пока он принимал душ, еще не зная, что они только что занимались любовью в последний раз. Она смотрела на него так, как никогда не смотрела раньше: как на чужого, на незнакомого. Потом она вдруг поднялась и вышла, а когда Гавира, еще мокрый под махровым халатом, вошел в спальню, она была совершенно одета и складывала чемодан. Она не произнесла ни слова, не упрекнула его ни в чем. Только на мгновение задержала на нем взгляд своих темных глаз, а потом направилась к двери — прежде чем он успел хоть жестом остановить ее. Шесть месяцев минуло с того дня. И она ни разу не согласилась встретиться с ним. Ни разу. Никогда.

Сунув измятый журнал обратно в ящик, Гавира ткнул сигарету в пепельницу и зло давил ее об дно, пока не погасла последняя искра, как будто это маленькое насилие приносило ему облегчение. «Дай Бог, — подумал он, — чтобы когда-нибудь я смог сделать то же самое с этим проклятым стариком в грязной сутане, и с этой монашкой, похожей на лесбиянку, и со всеми этими попами, вылезшими из исповедален, из катакомб, из самого мерзкого и самого черного прошлого, чтобы отравлять мне жизнь». А также со всей Севильей — высокомерной, изъеденной молью, ничтожной, которая тут же с готовностью напомнила ему, что он чужак, как только дочь герцогини дель Нуэво Экстреме повернулась к нему спиной. От приступа гнева у него задрожал подбородок, и тыльной стороной руки Гавира толкнул портрет жены так, что тот упал лицом вниз. «Клянусь Богом, чертом или кем угодно другим, кто отвечает за все это, — подумал он, — все они дорого заплатят за тот стыд, позор и неопределенность, в которые они меня ввергли. Сначала у меня украли жену, а теперь собираются украсть церковь. И будущее».

— Я вас уничтожу, как плевок, — вырвалось у него. — Всех.

Произнося эти слова, он выключил компьютер, и светлый прямоугольник на экране стал уменьшаться, пока не исчез совсем. Гавира был вполне готов буквально выполнить то, в чем только что поклялся. Вывести из игры нескольких священников — любым способом, будь то ссылка или сломанная нога: что ж, от этого он не стал бы испытывать сильных угрызений совести, А если быть совсем честным, то и слабых тоже. Так что, протянув руку к телефону внутренней связи, он был абсолютно убежден, что нужно принимать меры.

— Перехиль, — сказал он в трубку, — эти твои люди — они надежные ребята?

— Надежнее не бывает, — последовал ответ.

Гавира взглянул на фотографию, лежавшую лицом вниз на столе, и на губах его появилась та хищная усмешка, за которую андалусские банкиры прозвали его Аренальской акулой. Пора переходить к действиям, сказал он себе. Он сломает хребет этим недоноскам в сутанах, это уж точно.