Велем вынырнул, глотнул воздуха, увидел перед собой фыркающего Званца, по виду его понял, что парень тоже ничего не нашел, и снова устремился на дно. Он сам не знал, что ищет. Просто русалки на помощь не зовут, а в том отрывистом крике ему почудился отчаянный призыв. А сейчас ведь не весна, когда русалки заманивают парней.

И когда он об этом подумал, за его вытянутую вниз и вперед руку зацепилось что-то длинное, мягкое, даже пушистое… Велем потянул, сжав это в кулаке, и на ощупь узнал девичью косу! Мало ли он своих сестер за косы таскал! Он дернул, подтянул к себе нечто из глубины, ухватил за плечо под рубашкой, потом за руку и вспыл вместе со своей добычей.

Добыча не сопротивлялась — оказалась без памяти. Но она была не зеленая, коса человеческая, вместо крыльев — обычные руки, пальцы без перепонок — с виду девка как девка. Разглядывать было некогда, и Велем поволок добычу на берег, на ближнюю песчаную отмель среди зеленых крутых склонов.

Званец уже был там и помог ему вынести ее на песок. Девка не дышала. И пока Велем пытался отдышаться сам, сообразительный Званец перевернул ее, уложил животом на свое колено и нажал. Изо рта хлынула вода, девка дернулась, начала кашлять. Тогда Званец отпустил ее и наконец стряхнул воду с лица и волос.

Русалка хрипела и отплевывалась, сидя на земле, опершись на руки и не поднимая головы. Темная от воды коса извозилась в песке, рубашка тоже имела не лучший вид. Наконец она обернулась, окинула обоих спасителей ненавидящим взглядом и попыталась отползти.

— Цьиво надо, гады ползучие? — хрипло прошипела она и взглянула в сторону воды. — Ни жить, ни умереть уже нельзя! Вам-то цьито? Вот попробуй только, подойди!

— Чудо ты чудинское! — в сердцах обругал ее Велем, как дома меньшого брата Витошку. — Цьиво! Да ницьиво! Ты что это — топиться вздумала?

— А твое какое дело? Хоцьу — живу, хоцьу — топлюсь!

— Постой! — Велем вдруг сообразил, но не решился даже переглянуться со Званцем, чтобы не спускать глаз с этой дикой русалки. — Ты что-то по-нашему говоришь, по-чудински.

— Как хоцьу, так и говорю!

— Терве! — поздоровался Велем, который от Кевы, Никани, Илини и его родни из ладожской Чудиновки нахватался кое-каких выражений. — Исянтян эй оле котона, ойкейн хивин, митя халюатте?

Это был достаточно бессвязный набор слов, которым он порой объяснялся с чудинами, приезжающими к отцу по торговым делам (из-за чего и слова знал в основном из области «что почем»). Однако на девушку он подействовал самым отрадным образом: она смотрела на Велема в изумлении, но уже без ненависти. А ведь сама она была вовсе не чудинка, это Велем теперь разглядел. Чудины совсем не такие: меньше ростом, тоньше в кости, у них совсем другие лица — с более мелкими и мягкими чертами. А эта была совсем как все девки у них в Ладоге, только очень тощая и с синяком под глазом.

— Ты кто такой? — настороженно, но уже не так враждебно спросила она, когда Велем закончил выяснять количество привезенных вевериц и сообщил, что на продажу есть топоры и очень хорошие ножи свейской работы.

— Я… — Велем с сомнением глянул на Званца, прикидывая, стоит ли начинать врать про выкуп за увезенную сестру прямо сейчас. По его мыслям выходило — не очень. — Я-то… здесь не здешний. А вот ты с чего головой в омут кинулась?

— А с того, что луцьсе к русалкам пойду, цьем буду с этими гадами жить, — хмуро ответила девушка. Она подобрала ноги и обхватила колени, глядя перед собой. Плечи ее начали мелко дрожать: в мокрой рубашке сидеть не очень-то здорово.

— С какими гадами?

— Ну, с этими. — Она неопределенно кивнула куда-то на лес. — Три месяца пожила с ними словно тридцать лет. Извели, со свету согнали! Мужик еще ницьиво… — тут ее лицо исказилось, будто она взяла в рот лягушку, — добрый хотя бы. А баба его… А он сам против нее пикнуть боится. Бил бы он ее, как она меня, была бы мягцье веверицы зимней!

— Так тебя дома бьют?

— Дома… В Вал-городе был дом, там не били. А тут… могила одна.

— В Вал-городе! — Велем даже схватил ее за мокрое плечо, но она отшатнулась и так глянула на него, что он поспешно отдернул руку — еще укусит. — Ты что, из Вал-города?

— А ты знаешь, где это?

— Еще бы! Я из Ладоги! А в Вал-городе у меня родня… была. Воеводы Хранимира жену, Святодару Святоборовну, знаешь?

— Воеводшу? — Девушка повернулась, глядя на него во все глаза. — Как не знать! Ты — ее брат?

— Двоюродный. Моя мать, Милорада Синиберновна, и ее мать, Гневорада, — родные сестры, дочери Радогневы Любшанки.

— Я про них слышала… А воеводша-то — жива?

— Она жива, у вуйки Велерады теперь, и ребенок с ней.

И вдруг девушка заплакала навзрыд, закрывая лицо руками и поматывая головой, точно в неизбывном горе. Несколько имен, пусть не своего рода, но близко знакомого, словно вернули ее в прошлое, заставили заново ощутить разницу между тем, что было, и тем, что стало. Хотя куда уж сильнее — и так из омута выловили.

— А я… а мой… Смехно Гости… Радко… Чадогостев сын… — бормотала она через силу, будто имена собственных отца, брата и дедов застревали в горле. — Мы… русы… Всех убили…

— Да ладно, ладно! — Велем похлопал ее по плечу, и теперь она уже не отстранилась. — Я все знаю, что с Вал-городом было. Ты из тех, кого Грим увез, еще пока они на Ладогу только собирались?

Девушка закивала, всхлипывая и размазывая грязь по лицу.

— А где он сейчас? Ты почему здесь?

— Уехал… А я… Продал меня… Купил этот… Добша. — Она опять кивнула на лес.

Званец тем временем выволок из ближайших зарослей целый ворох сухих веток и начал складывать костер. Велем оценил его труды: в мокрой одежде он сам начал мерзнуть, а незадачливая утопленница дрожала так, что за стуком зубов уже трудно было понять, что она говорит.

— Погоди. — Велем махнул рукой. — Давай обсохнем сперва. А то не от воды, так от горячки на тот свет отправишься.

Девушка послушалась. Встреча с человеком, пусть не своим, но знающим своих, так на нее подействовала, что теперь она повиновалась малейшему знаку и смотрела на Велема с какой-то отрадой и надеждой. Свою одежду Велем и Званец сняли и отжали, а девушке дали одну из верхниц. Ей она была коротка, но все же в теплой сухой шерсти возле разгоревшегося костра она скоро согрелась и даже слегка порозовела. Велем порадовался, что предусмотрительно захватил в дорогу запасные чулки — знал, что в лесу непременно промокнет! Теперь он мог переменить их, а спасенная была босой, и ей сушить обувь не требовалось. На ней вообще ничего не оказалось, кроме перелатанной рубахи, пояска из лыка и красной шерстяной нитки-науза, который носят под одеждой на голое тело.

— Ну, цьито, поцьом цьулоцки? — поддразнил ее Велем, заново натянув отжатые порты и сухие чулки, связанные дома умелыми пальцами Яромилы.

Девушка улыбнулась. Зубы все на месте… и, когда улыбается, собой даже ничего.