— Вы про кого: про Морин или Сьюзен?

— Доктор, я великолепно понимаю, что Морин — не Сьюзен, а Сьюзен — не Морин. Однако этим проблема не разрешается.

— Миссис Макколл угрожала покончить с собой, если вы ее покинете?

— Она никогда мне ничем не угрожает. Не ее стиль.

— Значит, так. Вы подозреваете, что стиль может измениться после того, как оформится развод: встанет вопрос о женитьбе, с вашей стороны последует твердый отказ, и она… Поэтому хотите расстаться заранее, прямо сейчас, верно?

— Не уверен, что таково мое желание. Но такова моя обязанность.

— Отвлечемся от общих рассуждений. Вам хорошо со Сьюзен?

— Отчасти да. Даже более чем отчасти. Но, продолжая наши отношения, я буду день за днем укреплять в ней несбыточные надежды. Это может плохо кончиться.

— Интересно, почему вы так много думаете о женитьбе?

— Я вовсе не думаю о женитьбе.

— Кто же тогда думает?

— Сьюзен, доктор, Сьюзен! Я думаю о другом. Предположим, наша связь лопается, как мыльный пузырь. Следует ожидать суицида или нет?

— Вы полагаете, что покинутые женщины могут утешиться только самоубийством?

— Доктор, не передергивайте. Речь идет не о каких-то покинутых женщинах, а только о тех двух, с которыми я тесно связан, с их характерными психологическими особенностями.

— Может быть, эти особенности и связали вас с ними?

— Возможно, и так. Надо подумать. Но сейчас я хочу разорвать мучительно затянувшуюся связь, именно сейчас. Нельзя все время жить в ожидании неминуемого конца. Зачем вы настойчиво убеждаете меня продолжать отношения со Сьюзен?

— Вовсе не убеждаю. Я лишь обращал ваше внимание на положительные стороны контактов с ней. Честное слово, добрая половина мужчин должна завидовать вам. Что мучительного в создавшемся положении? Она красива, непритязательна, богата и к тому же отлично готовит.

— И предположительно склонна к суициду.

— Именно, что «предположительно». Откуда мы знаем? Гипотезы достаточно редко становятся аксиомами.

— Но иногда становятся. Как мне общаться с ней, зная, что в один прекрасный момент она может свести все счеты с жизнью?

— Выбросьте эти страхи из головы. Они ни на чем не основаны. Общайтесь, как прежде.

— Как прежде? Прежде я, знаете ли, общался с Морин. Знаю, чего бояться. Пуганая ворона.

— Ну, если вы так обостренно воспринимаете отдаленную гипотетическую возможность…

— И все-таки — возможность! Вы сами сказали это слово. И я не вправе продолжать рискованный эксперимент. Опасности подвергается жизнь! Ее жизнь — не моя. Ответственность слишком высока.

— Знаете, мистер Тернопол, глядя на вас, я иногда вижу Нарцисса, влюбленного в собственное чувство ответственности. Вы склонны драматизировать… нет, мелодраматизировать ситуацию. Простительный писательский грешок.

— Вам представляется, что я слишком вольно домысливаю житейские сюжеты?

— А разве это не так?

— Простите, доктор, но мне не всегда ясно, какой смысл вы вкладываете в имя «Нарцисс» и понятие «нарциссизм». Я толкую о принципиальных вещах, о фундаментальных обязанностях человека, а в ответ получаю рекомендации не принимать близко с сердцу, выбросить из головы, наслаждаться кулинарными изысками и не задумываться о катастрофических последствиях. Вот уж действительно прямой путь к нарциссизму!

— Не будем спорить. Если чувство ответственности настоятельно велит вам расстаться с миссис Макколл — следуйте ему.

— Минуту назад вы считали мое чувство ответственности преувеличенным, а мои опасения — мелодраматическими закидонами. Или это были не вы?

— Это был я. И сейчас так считаю.

Так вот: я зарекся с кем бы то ни было делиться своими личными проблемами. Решения должны приниматься самостоятельно. Я удалился от советов и соблазнов. Прощайте, советчик Шпильфогель! Прощай, соблазнительница Сьюзен! Думаете, мне легко? Сколь многое меня с ней связывало! Мы вместе прошли, образно говоря, огонь, воду и медные трубы. Почти как с Морин. Но совсем не так, как с Морин. Там велась бесконечная безжалостная борьба, едва не сведшая меня с ума, борьба бессмысленная, ибо я ничего не мог изменить ни логикой, ни уступками, ни силой. Со Сьюзен было иначе: усилия вознаграждались. Наступали перемены. Мы оба менялись. Но дорога привела нас к распутью. Я избрал уход от Сьюзен, она — уход из жизни. Ее попытка окончилась неудачей; посмотрим, чем завершится моя. На душе кошки скребут: я не уверен, что мы изменились к лучшему. А может быть, вообще не произошло никаких перемен. Я каждый день вспоминаю Сьюзен и ее квартиру. Я каждый день пишу ей письма и рву в клочья. Я набираю ее телефонный номер и швыряю трубку еще до первого звонка. Слова песенки «Эта женщина не может жить без вас, смерть милее жизни одинокой» ввергают меня в сентиментальную слезоточивость. Я не хотел совершить Ошибку с большой буквы (так я это называл), но, кажется, совершил еще большую: покинул безо всякой на то причины добрую, благородную, великодушную Сьюзен, ничуть не похожую на Морин. Питер, говорю я себе, ты совершил Ошибку с очень большой буквы — и спешу к телефону звонить в Принстон. Питер, говорю я себе, набирая номер, да разве ж это любовь? Тебя притягивает ее беззащитность и надломленность, льстит стремление заполучить тебя любой ценой. Красотка в белом бикини хватается за твой член, как за спасательный трос, — и это вы называете любовью? Разве на такое можно купиться? И я швыряю трубку, не дождавшись первого звонка. Мы не называем это любовью. «Половое тщеславие», — говорит миссис Сибари. «Юношеские сексуальные фантазии, — говорит доктор Шпильфогель, — подавленные комплексы». «Проклятые шиксы, — говорит брат, — ты от них чумеешь, Пеп».

А Сьюзен в Принстоне под присмотром своей матери, а я здесь — под своим собственным.

Рапунцель, Рапунцель, проснись, спусти свои косоньки вниз!

Сказка братьев Гримм

Кто жил в пятидесятые, тот помнит. Кто, живя в пятидесятые, стремился занять соответствующее положение в обществе, тот знает: к тридцати серьезный человек должен быть женат. А у того, кто поступает иначе (сказал один из нас), «на третьем десятке не все в порядке». Причем необходимость брака носила скорее моральный, чем сугубо практический характер: жена рассматривалась не как дармовая прислуга или бесплатный «объект для удовлетворения сексуальных потребностей». Во всяком случае, не только так. Порядочность и Зрелость требовали матримониального подтверждения. Что-то вроде еще одного гражданского долга. При этом происходила определенная подмена понятий: в мире, созданном мужчинами и для мужчин, женщина, в принципе, обладает равными с ними правами — но только тогда, когда выйдет замуж. О, странные женские права: мы подавляем их не тогда, когда связываем ту или иную представительницу слабого пола брачными узами, а именно тогда, когда не связываем. Независимая женщина, оказывается, лишена независимости. Свободная не свободна. Как она пойдет в ресторан или в кино или сядет за руль грузовика, если ничья не жена? Исполни свой долг, мужчина, женись, и никто не сможет подвергнуть сомнению самостоятельность и самоценность твоей окольцованной избранницы, она станет полноправным членом общества. И ты наконец станешь. И правда: если мужчины не будут брать женщин замуж, то кто же будет? Больше, увы, некому. Так что — под ружье: призыв уже объявлен.