В марте 1987-го, случайно встретив на улице Клод Жад, я не сказал, до чего же я ею восхищаюсь[26].

И т. д.

Перечень этих безобидных уколов можно продолжить… А что, если десятки мелких огорчений выливаются в хворь? Вдруг наши боли суть совокупность наших пустячных промашек? Вот улажу все это, и спина пройдет. О чем-то уже слишком поздно жалеть; но что-то еще можно исправить. У наших обид нет срока давности. Мы думаем, что поезд ушел, ан нет: ничто не мешает пойти и выговорить все, что осталось недосказанным десять или двадцать лет назад. Взять хотя бы тот случай с парикмахерской. Я не мог забыть, с какой небрежностью меня отдали в руки начинающего неумехи – и как безбожно он меня изуродовал. В тот день меня сделали подопытным кроликом. Когда черное дело совершилось, я застыл перед зеркалом. И понял, что теперь все лето придется где-нибудь отсиживаться. Предчувствуя бурю, к нам подошли мастера со всего салона. И с поразительным бесстыдством стали расхваливать творческий гений практиканта. Никто не признал, что на голове у меня была полная Хиросима. Так и вижу их солидарные улыбки. Но что гаже всего в этом воспоминании, так это моя собственная реакция. Я тоже заулыбался. При мысли об этом меня до сих пор передергивает. А что, если там и зародились мои боли? Я безропотно встал и, рассчитавшись за стрижку, тихо-мирно ушел. С тех пор, стоит мне войти в парикмахерскую, как я невольно вспоминаю тогдашнее унижение. При каждой стрижке все сжимается внутри, и ничего тут не поделаешь. Больше всего я злюсь на себя из-за того, что смолчал. Тогда – уже в который раз – я проглотил слова, которые так и просились наружу, и сколько же их скопилось там, внутри! А почему? Постеснялся? Струсил? Нельзя держать все в себе, если не хочешь, чтобы болела спина. Ну и что, что прошло уже больше пятнадцати лет. Вот вернусь в тот салон и закачу им хороший скандал. И тогда мы, пожалуй что, будем квиты.

В моем списке значилось также, что я не в состоянии назвать плохим какой-нибудь фильм, который все превозносят. Из трусости? Не думаю. Просто у меня не хватало сил, чтобы идти наперекор большинству. Моя спина расплачивалась за это бессилие. Так надо наконец от души отругать все эти дурацкие фильмы. Может, мне станет легче, если я дам себе волю и признаюсь, что меня с души воротит от всяческих “Магнолий”, “Гоморр” или “Меланхолий”[27]? Не хватит нескольких часов, чтобы высказать все, что я о них думаю, – все-все, до последнего бранного слова. Подавленные мысли выскочат, и мое тело содрогнется в экстазе обнаженной правды. Меня душили, сковывали правила приличия. Хватит с меня компромиссов и стараний не поднимать скандал. Вот высказал все, что накипело, родителям, и это пошло мне на пользу. По крайней мере, так мне казалось. Хотя теперь я уже не был в этом до конца уверен. Ну излил душу. Временное облегчение. Но надолго ли его хватит? И не лучше ли жить спокойно и держать свое мнение при себе? В конце концов, благопристойная ложь защищает от трений и разногласий, а это меня вполне устраивает. Терпеть не могу конфликтов. Всю жизнь я только тем и занимался, что маниакально сглаживал углы. Может, резать правду-матку – совсем не то, что мне надо?

Я застрял в порочном круге, меня швыряло из одной крайности в другую. Может, в этом и крылась причина моих страданий – в бессмысленной и безостановочной внутренней распре. Я был наглядным примером современного шатания. Чего ни коснись – мы не способны определиться, все кажется нам страшно запутанным. Уж верно, ни один век не породил столько психосоматических заболеваний. Мне пришли на память слова аптекарши про боль в спине: “Пошла такая мода”. Даже в моих мучениях не было ничего оригинального. Вот что такое наше время. Мы страдаем, не умея разобраться, что делать и что думать. Нас больше не направляют великие идеалы. Политика превратилась в отражение биржевых сводок, войной в Европе и не пахнет. Зачем же тогда бороться? В наш век все идеологии давно выветрились. Вот Сартр и Камю, я уверен, никогда не жаловались на боль в спине.

Я перечитал список еще раз и остановился на имени Софи Кастело. Я не думал о ней уже бог знает сколько, и нате вам: ее имя всплыло, как только я начал перебирать свои неудачи. Немедленно просочившись из подсознания, она встала у меня перед глазами с бессмертной улыбкой своих восьми лет. Вот это травма так травма. Самая что ни на есть, чего уж горше. Я пережил трагедию с этой Софи Кастело. При одном звуке ее имени земля еще долго уходила у меня из-под ног. Я был раздавлен, узнав, что не приглашен к ней на день рождения. Ей исполнится восемь, а меня там не будет. И самое ужасное – что она позвала Родольфа Бульми. Жестокая обида для второклашки. Может, тогда-то все и началось. Что с ней стало теперь? Наверняка она замужем, у нее есть ребенок… или нет, скорее разведена. Я мог бы ее разыскать и выяснить, почему она не позвала меня тогда на день рождения. Мне нужен был ответ. В ту пору, привыкнув уже покоряться решениям других, я стерпел это молча. Сделал вид, что нисколько не уязвлен, и всласть нарыдался у себя в комнате.

Этот перечень я составил для того, чтобы выделить из него один, самый показательный случай. Всего не исправишь, но можно выборочно исправить что-то одно, чем символически залечить все ссадины прошлого. Я перепробовал всё, даже магнетизершу, так что эта идея казалась мне не бредовей других. Впрочем, выбор Софи Кастело напрашивался сам собой. К ней привела меня интуиция. Если подумать, сердечная рана, нанесенная этой девчонкой, была первым серьезным ударом по моему самолюбию. А вдруг боль в спине есть запоздалое следствие нашей первой неудачи в любви? Как бы то ни было, решено: придется ей объясниться. Почему она не позвала меня на день рождения?

Интенсивность боли: 3

Настроение: полубоевое-полуностальгическое

Эх, хорошо бы затеять расследование по старинке. Нанять сыщика, вообразить себя Антуаном Дуанелем из “Украденных поцелуев” или что там еще. Но в скучный наш век ничего не стоит отыскать кого угодно. Мы все до обидного легко доступны. Стоит только пробежаться пальцами по клавишам. Не прошло и минуты, а я уже раскопал в сети персональную страничку Софи и даже мог отправить ей сообщение. Я знал эту девчонку во времена, когда при слове “компьютер” мы представляли себе огромную вычислительную машину, управляющую ракетой с космонавтами на борту, которые отправлены на поиски инопланетян. А кончилось тем, что эти машины связали между собой всех нас, землян. Связали самым быстрым, молниеносным, всеохватным образом, как никогда прежде в истории человечества. Мы стали куда ближе друг к другу – но чаще всего виртуально. Это изменило наше отношение к одиночеству; нам может казаться, что мы не одни, тогда как мы, как и прежде, одиноки, просто требуется чуть больше времени, чтобы это осознать. Но поначалу мы тешим себя иллюзией, что и в самом деле живем сообща.