полей уносится печаль, — вызывающе, прямо в лицо Забелину, пел «статист». Забелин молчал.

— И с души уходит прочь тревога, — не унимался «статист».

Наконец впереди сверкнуло что-то действительно синее. Забелин понял, что это Синее озеро, и облегченно вздохнул.

Колымага еще не успела заглушить мотор, как «статист» с непостижимой скоростью скинул с себя верхнюю одежду, перепрыгнул через борт, разбежался и с криком «Эх-ма!» сиганул с берега в воду. Уже через мгновение он вскарабкался на берег. Лицо его было в крови, а вода, стекавшая с волос по телу, перемешиваясь с кровью, делала эту картину устрашающей. «Статист» то и дело прикладывал правую ладонь к голове, потом разглядывал ее и снова прикладывал, приговаривая разгоряченно: «Во навернулся… во навернулся…»

Экскурсовод-водитель бросился к нему и буквально поволок к ближайшим строениям, крича:

— Строжайше запрещено купание! Вода восемь градусов, дно каменистое! Собираемся через полтора часа по свистку!

Все очень быстро разбрелись кто куда. Но у Забелина не было ни малейшего желания насладиться ни шашлыком из молодого барашка, ни королевской рыбой форелью. Он сел на землю, прислонился к дереву и стал смотреть в по-настоящему синее зеркало Синего озера.

Вот будь она рядом с ним в колымаге, наверняка возник бы шумный конфликт между ней и «статистом», и пришлось бы Забелину ее сдерживать и уговаривать, и кончилось бы наверняка тем, что она выпрыгнула бы из колымаги и пошла обратно, не оборачиваясь, своей независимой, почти разболтанной походкой, И он догнал бы ее и в ответ услышал бы что угодно. Или: «Догадался! Молодец! Нужна тебе была эта экскурсия… Обними меня…» Или: «Что ты выпрыгнул?! Догоняй свои четыре рубля!.. Не трогай меня!..» А могла бы и найти общий язык со всей колымагой, перепробовала бы все, что у кого было, и завела бы их на такие песни… С милицейским майором могла бы вдруг закокетничать, и газик эскортировал бы их до самого Синего озера. А могла бы и сразу вздыбиться, и запахло бы протоколом, и оскорблением при исполнении обязанностей, и пятнадцатью сутками…

И Забелин вдруг почувствовал, что, пока он здесь, там, в городке, на почте, его ждет письмо. И что, не дожидаясь окончания отпуска, он завтра же купит на база-

ре всяких фруктов, трав, специй, цветов и еще черт знает чего, сложит все это в большую плетеную корзину, сядет в поезд и сразу с вокзала позвонит ей прямо через Синее озеро, разгребая волны и принимая извинения всплывшего вдруг окровавленного «статиста», ведя под руку беременную «эстонку», под радостные свистки милицейского майора… Забелин вскочил на ноги и, взглянув на часы, понял, что опоздал. Он бросился к месту; где ждала колымага, но, когда добежал, увидел, что колымага уже приближается к повороту. Он закричал, замахал руками… Забинтованная голова «статиста» обернулась в его сторону. «Статист» показал на него рукой, потом другой рукой сделал Забелину «нос», и колымага скрылась за поворотом.

«Почему? — подумал он. — Почему?» И направился к деревянной будке с надписью «Экскурсии». В окошке ему сообщили, что в пять часов вечера должна приехать еще одна экскурсионная группа и что обратно автобус отправится в восемнадцать тридцать. Если будут свободные места.

Он прослонялся возле будки до тех пор. пока не пришла вторая колымага, до предела загруженная экскурсантами. Сначала Забелин вовсе отчаялся, но потом оставил себе шанс, вспомнив «свекровь», которая ехала в один конец. Он продежурил возле колымаги до тех пор. пока трижды не отсвистел в милицейский свисток экскурсовод-водитель. очень похожий на утреннего. А когда пассажиры заняли свои места, он увидел, что одно место в правом углу свободно…

Сдружившаяся и спаявшаяся за время первой половины пути колымага встретила его недружелюбно и настороженно.

Оказавшаяся слева от Забелина напряженная блондинка в черных лакированных туфлях на всякий случай отодвинулась от него и что-то зашептала на ухо сидевшему рядом с ней усатому брюнету. Тот, метнув в сторону Забелина пару молний, обнял блондинку за плечи.

Когда колымага приблизилась к повороту; Забелину показалось, что кто-то сзади, размахивая руками и крича, пытается их догнать. Но колымага уже заворачивала… В сумерках Забелина ослепил встречный свет. Колымага остановилась. Знакомый дневной майор вышел из газика и объявил проверку документов.

— Да ведь проверяли уже! — послышался чей-то женский голос. — Туда проверяли, обратно проверяют…

— Попрошу приготовить документы. — бесстрастно и устало повторил майор.

Взяв в руки дряхлый паспорт Забелина, майор нахмурился.

— A-а, старый знакомый, — сказал он не то дружески, не то издеваясь.

— Ой! — испуганно вскрикнула блондинка, и брюнет, воспользовавшись этим, втащил ее к себе на колени.

Колымага напряглась и уставилась на Забелина.

— Что ж это вы, товарищ, — произнес майор учительским тоном, — туда с одной группой, обратно с другой?

— Замечтался, — извиняясь, сказал Забелин.

— Да-а, — протянул майор. — Непорядок…

И он медленно возвратил Забелину паспорт.

Теперь пропасть была справа от Забелина, только казалась еще страшнее и безнадежнее в нараставшей с каждой минутой темноте.

Кто-то запел. Колымага подхватила громко и нервно, как бы отгоняя страх, поглядывая на Забелина и опасливо, и угрожающе.

«Вот так, р-раз — и нету», — подумал Забелин, скосив взгляд в сторону бездны. И он робко запел вместе со всеми, виновато улыбаясь усатому брюнету и обнявшей его за шею блондинке:

— И-и с полей уносится печаль, и с души уходит прочь тревога…

И пел до тех пор, пока колымага не остановилась у колоннады.

Он едва успел на почту и, задыхаясь, протянул провинциально-красивой девушке паспорт. Та пошуршала конвертами в отделении на букву «З» и, извиняясь, сказала:

— Пишут.

1978

Как хорошо, когда мы

во что-то верим…

Печатается по книге «Всё»

(М., СП ИКПА, 1990).

— А все-таки хорошо, старина, что мы в форме, прекрасно себя чувствуем, полны желаний, в силах и при памяти. И это несмотря на то, что нам уже по семьдесят восемь, — сказал Иван Николаевич, обращаясь к тому, кого он назвал стариной.

— Дя, Петя, — сказал старина. —