После того как русский аэроплан улетел, пленные офицеры были по приказу Вильгельма фон Гюзе выстроены на лагерном плацу в одну шеренгу, мимо которой начальник штаба Киамиль-паши сейчас и прохаживался. Рядом с ним шагал переводчик: русские военнопленные по-прежнему не желали вспоминать немецкий язык. Даже те, кто его знал.

Выражение лица у Вильгельма фон Гюзе было мрачным и недовольным, лица стоявших в шеренге пленных офицеров, напротив, цвели улыбками: их замысел удался!

— Я знаю, что у вас самоуправление, — обратился немец к шеренге. — Значит, есть кто-то старший. Командир. Я хотел бы поговорить с ним, чтобы избежать ненужных осложнений и репрессий, хоть ваше провокационное поведение толкает меня именно на этот путь.

Из строя, не дожидаясь слов переводчика, шагнул вперед средних лет офицер с грубоватым обветренным лицом.

— Подполковник Ростовцев, я согласен с вами переговорить. У нас тоже накопилось немало претензий, — сказал он на чистейшем хох-дойче. — И не пытайтесь нас запугать, ваших репрессий никто не боится.

Из окна штабного вагона хорошо просматривалась «Большая Берта». Только что гаубица выстрелила в очередной раз, эхо еще перекатывало ее гром по окрестным горам.

— Я знаю, чем была вызвана ваша попытка прорваться за периметр прошедшей ночью, и даже в чем-то оправдываю ее, — фон Гюзе пристально посмотрел на Ростовцева. — К сожалению, мы слишком поздно поняли, кто оказался в наших руках. Кстати, не обольщайтесь: беглецам не уйти далеко, они не знают этих мест. Вскоре мы выловим их, и они вернутся в ваше общество.

— Не говори «гоп», пока не перепрыгнешь, — тихо по-русски пробормотал себе в усы подполковник.

— Но зачем вы устроили этот позорный балаган с липовым намазом? — продолжал фон Гюзе. — Что за нелепый цирк?

— Вам в самом деле непонятно? Не верю: вы производите впечатление изрядного негодяя, но не дурака, — хрипловатым баском отозвался Ростовцев, издевательски улыбнувшись. — Впрочем… Можете считать, что мы таким образом развлекались.

Глаза Вильгельма фон Гюзе побелели от злости, но голос оставался обманчиво спокойным:

— Ведь вы сами — православный христианин? И ваши товарищи по большей части тоже? Как же вам не стыдно было устраивать спектакль, соединить христианскую молитву с мусульманскими обрядами… Ведь это прямой обман, а к тому же кощунство. Право, такое поведение недостойно дворян и офицеров!

Подполковник Ростовцев от души расхохотался:

— Нет, ну надо же! Вы заботитесь о нашем вероисповедном и офицерском достоинстве, со смеху помереть можно… Позаботьтесь лучше о своем. Если турки позволяют себе коварство, используя нас, военнопленных, как «живой щит», то мы имеем право ответить на него. Я почти уверен, что идея поместить лагерь в непосредственной близости от «Большой Берты» принадлежит лично вам. Киамиль-паша до такого бы не додумался. И если это правда, то придумавший подобное не имеет права писать перед своей фамилией приставку «фон». Это я к вопросу о дворянстве, если вы не поняли.

Фон Гюзе с трудом сдержал гнев. Но что же сделать, чтобы исключить повторение сегодняшнего спектакля? Ведь еще пара подобных представлений, зрителем которых окажется русский летчик, и бомбежка впрямь становится весьма вероятной! Чем надавить на этого русского подполковника, которого угрозы фон Гюзе ничуть не пугают? А что, если…

— В дальнейшем поберегите своих людей и воздержитесь от нелепого балагана, это бесполезно, — с ядовитой улыбкой произнес немец. — Наш фотограф сделает снимок лагеря на фоне «Большой Берты», его поместят в газетах. И больше ваше командование не будет сомневаться, кто находится возле орудия. Да, да, и вам предстоит позировать, прямо перед строем своих сотоварищей!

Но этот непостижимый русский вновь весело рассмеялся.

— Вы в покер не играете? — спросил подполковник немца. — Нет? Вот и не играйте никогда, а то без штанов останетесь: вы совершенно не умеете блефовать. Ни за что вы не пойдете на такой шаг, а то я с моими товарищами с радостью позировал бы! Это для вас и вашего начальника Махмуда означало бы расписаться в собственной подлости, выставить турецкую армию и ее немецких покровителей в самом гнусном свете. Вы побоитесь идти на такое, по крайней мере сейчас. Так что будьте уверены: наш, как вы изволили выразиться, балаган, вовсе не нелеп, и повторим мы его обязательно, лишь бы зрители с бомбами прилетели. Вот тогда посмотрим, чего вы побоитесь сильнее: бомбежки, после которой, попади бомба в вашу длинноствольную дуру, от вас мокрого места не останется, или позора на всю Европу для себя, Махмуда и всей турецкой армии. Льщу себя надеждой, что, если вы изберете второй вариант, его величество султан посадит генерала Киамиля на кол, а вас прикажет расстрелять.

Вильгельм фон Гюзе чуть зубами от злобы не заскрежетал: его хитрость была раскрыта. Да к тому же русский подполковник почти впрямую его в трусости обвинил!

— Я — германский офицер! — надменно произнес фон Гюзе. — Мы, немцы, не боимся никого, кроме Всевышнего!

— Да ну? — подполковник изобразил удивление. — Что-то мне сдается, что вы боитесь всех, иначе не применяли бы подлый трюк с «живым щитом». А вот бога вы не боитесь!

— Его нужно непременно поймать! Он не мог уйти далеко! — Голицын, поняв, что к чему, забыл на время о неповиновении великого князя, не до того стало. — Все вниз, за мной! Но передвигайтесь скрытно, укрывайтесь за стволами, маскируйтесь! Кто увидит Дергунцова — немедленно стреляйте в него!

Сейчас нужно постараться не допустить, чтобы предатель добрался до турецких постов в низине. Если Дергунцов предупредит турок о том, что крохотный отряд Голицына здесь, поблизости, если вдобавок осведомит их о решимости поручика непременно уничтожить «Большую Берту»… Это может предельно осложнить и без того весьма непростую задачу.

Кроме того, турки узнают от Дергунцова, что в составе отряда Голицына волею судеб оказался сбежавший из плена великий князь! Предатель-то ведь превосходно осведомлен о том, кто на самом деле такой этот нескладный юноша. Ясно, что турки из кожи вон вывернутся, лишь бы уничтожить отряд и вернуть высокородного пленника. Ясно и то, что они постараются взять великого князя живьем.

— Дайте мне оружие, господин поручик! — хрипло выдохнул великий князь, бежавший рядом с Голицыным. — В моем «парабеллуме» кончились патроны. Как бы все ни сложилось… Я… Клянусь… — голос запыхавшегося Николеньки срывался. — В плен… Больше не попаду!.. Лучше застрелюсь!..

Сергей на бегу протянул юноше армейский «наган». Сейчас на счету действительно была каждая вооруженная рука. Даже такая неумелая.

«Впрямь ведь застрелится, если сочтет положение безнадежным, — промелькнула короткая мысль. — Что ж, имеет право. Для дворянина и члена императорской семьи это достойный выход. Нравится мне этот паренек. Одно плохо: слишком уж молод, и опыта никакого. Может слишком рано решить, что все кончено и пора пускать пулю в лоб. Ладно, присмотрю за ним…»