– Так вот ты какой, дедушка Шива! Прости недостойного, но я и запамятовал, что у тебя есть братья-близнецы.

Охранник лбом уткнулся в пол и, благоговейно прикрыв глаза, замер.

Не обращая на него внимания, эвакуационная команда подлетела к двери, но знакомая створка перед ними в сторону не отошла.

– Двери заблокированы,– не открывая глаз и не поднимая головы от пола, прокомментировал неприятную неожиданность охранник-индус.

– Открыть! – рявкнул Кузнецов, срывая ненавистный халат.– Нам некогда!

– Да,– бодро поддержал его Петруха.– Немедленно открыть! Мы на концерт опаздываем.

За стеклом уже метался по двору вихрь карусели. В глубине коридора слышался топот подкованных ботинок и лязг оружия. Охрана опомнилась и спешила перекрыть все выходы.

– Не могу открыть. Уволят, а у меня шестеро детей. Чем кормить буду? – резонно возразил охранник. От пола отрываться он не спешил.

– Открывай, парень. Детей шесть, а жизнь одна!

– Не говорите за других! – философски заметил многодетный индус.

Топот приближался.

Лямур с седыми волосками на груди подошел к столу, обхватил его четырьмя манипуляторами механических рук и рывком поднял над головой. Потом он с видимой натугой отвел руки немного в сторону и назад и бросил стол в дверной проем. Массивные створки не выдержали и рассыпались стеклянным дождем. Осколки еще прыгали по полу, а троица – двое людей и исключительно крупный лямур – уже сбегали по ступенькам, торопясь к карусели. Сообразительный лямуриец с седыми волосками замешкался: ему в ногу мертвой хваткой вцепился и завывал во весь голос охранник: «Благослови меня, шестирукий владыка. Возложи все длани свои на меня, недостойного!» Раздался знакомый треск точечной электросварки, и просьбы тотчас оборвались. Благословение было дано.

Теперь, обгоняя друг друга, беглецы неслись к карусели уже вчетвером. Желанный транспорт, предусмотрительно не останавливаясь, расположился в самом центре двора, но беглецам пришлось еще обогнуть группу военных во главе с четырехзвездным генералом. По всей видимости, это и была комиссия из Пентагона, с которой они так удачно разминулись. Кузнецов рефлекторно приложил руку к фуражке: генерал везде генерал. Группа офицеров браво козырнула в ответ и уверенно проследовала дальше.

Лямурам заскочить на вращающуюся карусель труда не составило. Кузнецов особых затруднений тоже не испытал, а вот Петьку им пришлось затаскивать, ухватив за ворот в добрый десяток рук, лап и манипуляторов.

«Он у меня жить на спортплощадке будет, а нормы ГТО к концу стажировки сдаст»,– мстительно подумал Кузнецов, рухнув в расписные деревянные сани.

Карусель под задорное есенинское «Я московский озорной гуляка» ускорила вращение. Пропали набегающие охранники, пропали штабеля ящиков с аппаратурой, смазались и пропали в мелькающей пелене серые громады корпусов института. Пропало все.

«Каждому здесь кобелю на шею я готов отдать свой лучший галстук»,– донесся откуда-то сверху голос певца, весьма отдаленно, но все-таки похожий на голос Петрухи.

* * *

Жаловаться на свое место высадки Леве и Батыру было бы просто грешно.

Товарищи неторопливо спустились с карусели в безлюдном чистеньком дворе небольшого белого, начисто выжженного солнцем приморского городка солнечной Абхазии.

Ах Абхазия, Абхазия! Земля гостеприимных, терпеливых пахарей, добрых, но гордых людей, ароматного вина и сочных мандаринов. Во всех известных нам реальностях Абхазия всегда остается самой собой. Ведь даже и нечисть здешняя настолько прокалена знойным абхазским солнцем, что ждать от нее серьезной гадости бесполезно: законы гостеприимства стоят выше прочих интересов.

Итак, друзья десантировались на милый безлюдный дворик. Между домами были натянуты веревки, на которых сушилось детское белье. А единственным свидетелем появления из внезапно возникшего вихря двух необычно одетых мужчин стал большой дворовый кот.

Котяра черно-белого колера с пятном-бабочкой на шее ленивым взглядом проводил визитеров до самой арки выхода из двора. Он не сделал даже малейшей попытки подойти или хотя бы мурлыкнуть. Размеренность, философский взгляд на жизнь и чувство причастности к вечности органически присущи всем обитателям приморских городков этой светлой земли от рождения и до смерти. Впрочем, не Кузнецов ли любил повторять Петрухе, что смерти нет?

Выйдя из-под арки, Лева решительно заправил выбившуюся из бриджей тельняшку, принюхался, неопределенно махнул рукой и авторитетно заявил: «Море там!» Батыр лениво зевнул и двинулся за коллегой по узкой улочке. Теплый ветерок легко дул им в спины, то ли одобряя сделанный выбор, то ли предостерегая.

Улица петляла мимо двух– и трехэтажных домиков старой постройки. Стены были выбелены известкой, прохожих навстречу попадалось мало. Некоторые приветливо здоровались. За очередным поворотом где-то вдали между домами мелькнуло что-то голубое и ласковое. Лева торжествующе развел руки в стороны, словно пытался обнять грядущую морскую даль, и торжествующе заявил:

– Я море за версту чую! Скоро на набережную выйдем.

Он подтянулся, довольно потер руки и бодро зашагал вперед.

Батыр молчал. По его мнению, в приморском городе все дороги должны вести к морю. Или от моря. Короче, пятьдесят на пятьдесят, как в той героической киноленте.

Два часа сорок три с половиной минуты спустя они все еще продолжали идти. Если быть абсолютно точными – идти продолжал Лева, а потный и злой Батыр сидел на обочине поселковой дороги и злобно ругался на языке великих предков своего жуза.

Мокрый от жары Задов обернулся к беку и умоляюще просипел пересохшим голосом:

– Батыр, заклинаю тебя молоком степной кобылицы, еще парочка километров. Нюхом чую – море за теми горами.

Батыр зашарил руками по горячему асфальту в поисках подходящего булыжника, но не нашел, поэтому тяжело вздохнул, молча поднялся, перешел дорогу и тут же поймал попутный грузовичок, на бортах которого чьей-то твердой рукой было написано «Свободу Абхазии!»

– К морю, на набережную! – решительно скомандовал бек, вальяжно разваливаясь на кожаном сиденье и ни секунду не сомневаясь, что выбранное им направление единственно верное.– Двойной тариф!

– Зачем обижаешь, дарагой! Так езжай. Турыст, да? – Грузовичок обдал опоздавшего Задова облачком пыли и умчался.

Еще час спустя Задов обнаружил бека на набережной за столиком уютного летнего кафе в окружении двух местных стариков. Компания кушала шашлык и степенно обсуждала достоинства местной и степной кухни. Недостатков, как догадался Лева, обе кулинарные школы были лишены по определению. На столе стояло вино и бутылка «Смирновской».

Задов осуждающе глянул на захмелевшего бека, рухнул на свободный стул и хрипло потребовал боржоми. Старики глянули на Леву как на врага абхазского народа и, покивав беку, распрощались.