Но не это самое удивительное. В окне виден силуэт человека, смотрящего в сад. Кто это — определить невозможно, потому что человек освещен со спины. Но можно утверждать с полной уверенностью, что это не женщина. Чтобы не упасть, Чэнь хватается за обвивший ограду плющ и, еле удержавшись на ногах, шепчет слабым, прерывающимся голосом:

— Письмо... Невозможно... Только Фусако...

В следующее мгновенье Чэнь Цай перемахивает через ограду и, осторожно пробираясь между соснами, подходит к окну гостиной, расположенному под окном спальни. Цветы и листья олеандр — мокрые от обильной росы...

Прокравшись на совершенно темную внешнюю галерею, Чэнь плотно сжал пересохшие губы и, снедаемый еще большей ревностью, стал прислушиваться. Как раз в это время за дверью послышались, как ему показалось, уже знакомые осторожные шаги.

Шаги сразу стихли. Нервы Чэня напряжены до предела — хлопнуло окно. Потом опять... тишина.

Под тяжестью этой гнетущей тишины, будто выдавленные, появляются на побледневших щеках Чэня капли холодного липкого пота. Дрожащими пальцами он нащупывает ручку двери. Нажимает на нее, но дверь заперта.

В то же мгновение за дверью падает не то гребень, не то шпилька. Но сколько Чэнь ни напрягает слух, он почему-то не слышит, чтобы упавшую вещь подобрали.

Все эти звуки ранят сердце Чэня. Дрожа и весь обратившись в слух, он приникает к двери. Возбуждение доходит до предела — это видно по безумному выражению его глаз.

Проходит несколько тягостных секунд — за дверью слышатся вздохи. Потом кто-то тихо ложится в постель.

Если бы это продолжалось еще хоть минуту, Чэнь, пожалуй, лишился бы чувств. Но тут, словно ему было ниспослано свыше прозрение, он увидел тонкий, как паутинка, луч света, просочившийся из-за двери. Чэнь встал на колени и сквозь замочную скважину заглянул в комнату.

Глазам его открылась картина, проклятая во веки веков.

Иокогама.

Спрятав во внутренний карман пиджака фотографию Фусако, секретарь Иманиси тихо поднялся с дивана. И привычно, не издав ни звука, прошел в приемную, погруженную во тьму.

Щелкнул выключатель. Настольная лампа осветила сидящего за пишущей машинкой Иманиси, — как ему удалось устроиться здесь так незаметно?

Пальцы Иманиси быстро забегали по клавишам. И одновременно машинка, выстукивая беспрерывную дробь, начала поглощать бумагу, заполняя ее строками иероглифов.

«Почтительно приветствую Вас.

Вряд ли есть необходимость снова ставить Вас в известность о том, что супруга не хранит Вам верность. Но из-за слишком большой любви к ней, Вы...»

В эти минуты лицо Иманиси превратилось в маску ненависти.

Камакура.

Дверь в спальню Чэня рухнула. Все в ней осталось как было — и кровать, и полог, и умывальник, и заливавший ее свет электрической лампы, только дверь рухнула.

Застыв в углу комнаты, Чэнь Цай смотрел на распластавшихся у кровати двух человек. Одним из них была Фусако... Или, лучше сказать «нечто», еще недавно бывшее Фусако. Это «нечто» с распухшим, посиневшим лицом и вывалившимся изо рта языком, прищурившись, смотрело в потолок. Другим был Чэнь Цай. Точная копия Чэнь Цая, стоявшего в углу комнаты. Навалившись на Фусако, он погрузил в ее горло пальцы так глубоко, что даже ногтей не было видно. А его голова, мертвая или живая, — не разобрать, — лежала на ее обнаженной груди.

После длившегося некоторое время безмолвия Чэнь Цай, тот, что лежал на полу, тяжело дыша, медленно поднял с пола свое грузное тело. Но тут же упал на стоявший рядом стул.

Тогда Чэнь Цай, тот, что притаился в углу, тихо оторвался от стены и подошел к тому «нечто», которым прежде была Фусако. С беспредельной тоской смотрел он на распухшее, посиневшее лицо жены.

Как только Чэнь Цай, сидевший на стуле, заметил, что, кроме него, в комнате находится еще кто-то, он как безумный вскочил. В его лице... в его налитых кровью глазах сверкнула жажда убийства. Но одного взгляда на стоявшего перед ним человека оказалось достаточно, чтобы жажда убийства мгновенно сменилась невыразимым ужасом.

— Ты кто? — спросил он, задыхаясь, замерев у своего стула.

— Тот, кто недавно шел по сосновой роще... тот, кто пробрался сюда через заднюю калитку... тот, кто стоял у окна, глядя в сад... тот, кто мою жену... мою Фусако... — Неожиданно он осекся и закричал хриплым голосом: — А ты? Ты кто?

Другой Чэнь Цай ничего не ответил. Он лишь поднял глаза и с тоской смотрел на стоявшего перед ним Чэнь Цая. Тогда Чэнь Цай, тот, что стоял около стула, будто пронзенный его взглядом, зло тараща глаза, стал медленно отходить к стене. А его губы продолжали беззвучно шептать: «Ты кто?»

И этот другой Чэнь Цай, став на колени перед «нечто», которым раньше была Фусако, принялся нежно гладить ее тонкую шею. Потом прикоснулся губами к видневшимся на шее следам безжалостных пальцев.

В залитой ярким электрическим светом комнате, где было, казалось, тише, чем в могиле, вдруг послышались тихие прерывистые рыдания. И оба Чэнь Цая, и тот, что стоял у стены, и тот, что стоял на коленях, погрузив лицо в ладони...

Токио.

Кинофильм «Тень» окончился. Рядом со мной в ложе сидела женщина.

— Фильм уже окончился?

Женщина грустно на меня посмотрела. И я вспомнил глаза Фусако из «Тени».

— Какой фильм?

— Который мы только что видели. «Тень».

Женщина молча протянула мне программку, лежавшую у нее на коленях. Но сколько я ни искал, фильм «Тень» в ней не значился.

— Неужели я видел сон? Все равно странно — я не помню, что спал. Да и «Тень» очень странный фильм...

Я коротко рассказал его содержание.

— Что-то в этом роде я уже однажды видела, — еле слышно ответила женщина, и в глазах ее мелькнула грустная улыбка.

— Не будем эту «Тень» принимать близко к сердцу.

1920, сентябрь

1

ождливый день. Ёити, окончивший в этом году среднюю школу, сидит, низко склонившись над столом, в своей комнате на втором этаже и сочиняет стихотворение в стиле Китахары Хакусю[152]. Вдруг до него доносится оклик отца. Ёити поспешно оборачивается, не забывая при этом спрятать стихотворение под лежащий рядом словарь. К счастью, отец, Кэндзо, как был, в летнем пальто, останавливается на темной лестнице, и Ёити видна лишь верхняя часть его тела.