деревню, отстоявшую от монастыря в двух верстах. В этой деревне стоял польский пехотный полк.

Придя в деревню и узнав, где помещается командир полка, я прошел к нему и прямо ему сказал, что я генерал, что мне надо спасаться от большевиков, и просил его дать мне перевозочные средства доехать до станции, находящейся между Быховом и Могилевом.

Командир полка отнесся ко мне крайне внимательно, угостил хорошим обедом и дал подводу доехать до станции.

Поезд на север проходил через станцию около 9 часов вечера, и я около часу прождал его прихода. Взял билет до Витебска.

Проезжая Могилев, я видел на станции ударный батальон, который по требованию Крыленко генерал Духонин отправил в Гомель.

В Орше я решил пройти на станцию и выпить воды. Станция была переполнена матросами. На вокзале, стоя около буфета, я из разговоров окружающих солдат и матросов узнал, что в Орше стоит поезд Крыленко и передовой эшелон отряда, направляемого для ликвидации ставки, что поезда пойдут в Могилев сейчас же, как будет получено известие, что ударный батальон, столкновения с которым опасался Крыленко, будет отправлен в Гомель. (Как потом стало известно, Крыленко с передовым эшелоном отряда, назначенного для занятия Могилева, прибыл в Ставку 20 ноября (3 декабря. – А. А.)

Генерал Духонин был арестован и на автомобиле отвезен на вокзал, где его ввели в вагон Крыленко.

Генералу Духонину было сказано, что его отправят в Петроград.

Но затем матросы, собравшиеся у вагона, потребовали, чтобы он вышел.

Когда генерал Духонин показался на площадке вагона у выходной двери, то какой-то матрос почти в упор выстрелил ему в лицо, после чего его подняли на штыки.

Озверевшие матросы били штыками и прикладами тело последнего Верховного Главнокомандующего русской армии (после бегства Керенского генерал Духонин вступил в исполнение должности Верховного Главнокомандующего), и долго еще труп генерала Духонина валялся на железнодорожных путях около вагона нового большевистского Главнокомандующего – Крыленко.)

Здесь на вокзале с болью в сердце я увидел безобразную картину: пьяный офицер-прапорщик сидел между двумя пьяными же матросами, из которых один, обняв офицера, запрокидывал его голову, а другой вливал ему в рот из бутылки водку.

В Витебск поезд пришел часа в два ночи.

Вокзал был переполнен.

Пройдя в зал 1-го класса, я увидел там несколько знакомых лиц и из-за опасения, что меня могут узнать, решил поехать в город и переночевать в какой-нибудь гостинице.

Поезд на Смоленск и Москву отходил только около двух часов дня.

Извозчик объехал все гостиницы, но нигде не было свободных номеров. Как он мне объяснил, все номера были заняты чинами штаба нового Главнокомандующего, ожидающими, когда будет возможно проехать в Могилев.

Извозчик предложил отвезти меня в известную ему квартиру, где можно переночевать.

Я согласился.

Он подвез меня к трехэтажному дому и позвонил у подъезда.

Вышла какая-то женщина и, узнав, что я хочу переночевать, спросила: «Вам надо только переночевать?» На мой несколько недоумевающий ответ, что «да, только переночевать», она мне сказала, что это будет стоить двадцать пять рублей.

Меня устроили в гостиной, и я отлично заснул. Проснулся после 11 часов утра.

Помывшись и напившись чаю, я попросил горничную провести меня в уборную.

Когда горничная повела меня во второй этаж, где в коридор выходили двери отдельных комнат и где царствовала почти в 12 часов дня мертвая тишина, я только тогда понял, что я провел ночь в веселом, но теперь сонном учреждении…

К двум часам дня я был на вокзале и, взяв билет 3-го класса до Москвы, вышел на перрон, где и ходил в ожидании поезда.

Я совершенно не заметил, как ко мне откуда-то сбоку подошел протопресвитер военного и морского духовенства отец Шавельский[137].

Я от него отвернулся; он зашел с другой стороны и стал меня разглядывать, обращая этим на меня внимание публики.

Я тогда направился к нему и сказал, что прошу его идти рядом со мной.

– Александр Сергеевич, неужели это вы? Как вы изменились!

– Отец Георгий, мы должны сейчас же разойтись, и прошу вас на меня не обращать внимания и ко мне не подходить. Если меня здесь кто-нибудь узнает, то я погибну.

Отец Шавельский отошел.

Немного спустя я наткнулся на моего вестового, которого я просил из Быхова убрать за явно большевистские наклонности, которые он стал проявлять.

Солдат остановился, посмотрел на хорошо знакомый ему полушубок, потом на мое лицо…

Я был в темных очках, бритый, и еще сделал гримасу, чтобы меня трудней было узнать.

Узнал ли меня мой прежний вестовой или нет – не знаю, но он как-то странно свистнул и затем вскочил на площадку вагона подходившего поезда.

Поезд был переполнен, и мне удалось пристроиться на ступеньках одной из площадок вагона 3-го класса.

Мороз был более 10 градусов, и я после первого же перегона промерз. На первой же станции я соскочил на перрон и побежал вдоль поезда, чтобы устроиться где-нибудь лучше.

Только площадка вагона 1-го класса оказалась свободной. Я взошел на нее. Но когда поезд отошел, я понял, почему эта площадка пуста: впереди вагона была открытая платформа, и сильный ветер стал пронизывать меня насквозь. Я решил войти в вагон 1-го класса, чтобы в коридоре немного согреться, но вагон оказался переполненным пассажирами. Я приоткрыл дверь в уборную и увидел там двух дам: одна сидела на главном месте, а другая на ящике с углем.

Увидя меня и думая, что я хочу воспользоваться уборной согласно ее назначению, они хотели выйти. Я им сказал, что хочу только согреться, и мы втроем остались в уборной, в которой я и доехал до Смоленска.

Пересев в Смоленске в другой поезд, я утром 21 ноября (4 декабря) приехал в Москву.

По дороге до Москвы какие-то солдаты два раза проверяли у пассажиров паспорта, причем мои документы не вызвали никаких сомнений.

В Москве я взял у вокзала извозчика и проехал шагом мимо квартиры, которую занимала моя семья.

Квартира показалась мне пустой, и я решил, что жене удалось уже выехать из Москвы.

Вечером в этот же день я поехал через Рязань и Воронеж в Новочеркасск.

Этот переезд был для меня очень тяжелым. Вагон был страшно переполнен, и я от Москвы до станции Лисок, то есть более 36 часов, принужден был стоять, не имея возможности ни разу присесть.

В вагоне, в котором я помещался, ехало человек 10 молодежи в солдатской форме. Всю дорогу они держали себя довольно разнузданно, но манера себя держать не соответствовала их