И только в «других сословиях» в то время можно было обнаружить такие намерения и известных приверженцев социал-демократического движения. И даже до появления закона Бисмарка о социализме некоторые из этих людей находились под слежкой широко распространенной системы политической и военной разведки. Но даже в отношении таких людей генерал-полковник фон Клук высказывался весьма положительно, отмечая, что они обычно хорошо выполняли свой долг и «были хорошими солдатами». Однако законы о социализме постепенно были отменены. Социальное развитие общества все больше вдохновляло правительство на то, чтобы иметь дело с рабочим классом, изо всех сил пытаясь отвоевать сочувствие людей, в основной массе стоявших на стороне социал-демократии, и вернуть их в существующий порядок в государстве и в обществе. Офицеры, также захваченные общественными процессами, читали лекции, а в XVIII армейском корпусе во Франкфурте-на-Майне это делалось по личной инициативе его командира, генерала фон Эйхорна (приложение 23). Между тем в военном министерстве, которое услышало об этом случайно, такие факты возбудили серьезное недовольство. Главная причина беспокойства заключалась в том, что в своих лекциях офицеры касались социальных и политических вопросов. Министерство полагало – и не без причины, – что офицеры не могли по-настоящему знать достаточно много о таких вещах; рабочие же могли пуститься в дискуссии и после лекций, и лидеры социал-демократов получили бы наилучшую возможность для агитации среди них. Поэтому министерство попросило императора издать запрет на обсуждение социальных и политических вопросов на лекциях офицеров, что и было незамедлительно сделано согласно приказу кабинета от 3 января 1907 года.

Впрочем, позднее министерство, поразмыслив над тем, какое воздействие мог оказать этот приказ, попыталось смягчить его путем иного истолкования. Сотрудники министерства разъяснили, что приказ от 3 января 1907 года запрещал офицерам во время лекций давать указания и просвещать рабочих насчет демократических нападок на монарха, государство и религию. При этом они советовали офицерам избегать дискуссий относительно заработной платы, взаимоотношений между трудом и капиталом и роли общественной помощи в экономических конфликтах. Офицерам пришлось столкнуться с неразрешимой задачей улаживания запрета императора с комментариями его военного министра.

Та же причина, но с гораздо более очевидной политической целью привела Верховное командование к учреждению «патриотического обучения» летом 1917 года, в то время, когда Первая мировая война направила мир к катастрофе. Предполагалось, что обучение должно было «установить единство среди разных расходящихся тенденций образования». Для этого широкая сеть «обучающих офицеров» была создана в армии; одновременно требовался унифицированный подход в обучении, особенно в сфере политических и экономических проблем. Ожидалось, что эти меры возродят «неистребимую веру» армии в победу и устранят последствия поражения. Как писал генерал Гронер, «это было сущее безумие – попытаться преодолеть социал-демократические симпатии с прогерманскими листовками и лекторами. Думающие, чувствительные старшие офицеры говорили мне, что они конфисковали некоторые материалы, которые предполагали распространить среди солдат, поскольку листовки могли оказать противоположный эффект тому, какой они ожидали. Никто не верил в теорию и требования, которые в ней содержались. Если материалы такого рода могли циркулировать, говорили офицеры, то они просто разрушили бы доверие солдат к офицерам».

Тем не менее для того, чтобы завоевать и удержать такое доверие даже в мирное время, не говоря уже о военных условиях, нужен был пример того, что Клаузевиц называл «моральными качествами». Примечательно, что усилия Верховного командования опирались на поддержку «Патриотической партии», вдохновленной Тирпицем. Однако ландвер в основном состоял из людей определенного возраста, вероятно имеющими собственные семейные проблемы, с которыми им приходилось справляться. Было совершенно неуместно приниматься за «патриотическое образование» таких людей, оно просто не работало. В то же время сами «обучающие офицеры» 1917 года не обучились толком своей работе, и, помимо этого, против них стояла многовековая традиция имперской армии. Но офицеры с передовой, которых цитировал Гронер, были в основе своей правы: в существе проблемы лежал жизненно важный психологический вопрос – вопрос доверия офицера к своим солдатам и доверия солдат к нему.

Здесь мы подходим к вопросу военного руководства как таковому. Место, которое он занимает во всем этом исследовании, настолько важно, что он вполне заслуживал бы отдельной главы, однако лучше разобраться с этим вопросом сейчас, ибо он исторически и социологически неотделим от положения офицерского корпуса по отношению к государству и народу. Именно под этим углом зрения здесь будет рассмотрен этот вопрос. Перед Первой мировой войной и после нее были проведены разные исследования его, некоторые из них весьма полезные. Еще со времен Шарнхорста, Клаузевица и Мармонта (которым весьма восхищался принц Фридрих-Карл Прусский), все трактаты по военной психологии, написанные в XIX и в XX веках, соглашаются с тем, что первейшее психологическое требование – это взаимное доверие между офицером и солдатами. Офицер должен понимать психологию своих воинов и завоевывать их симпатию; он должен следить за их физическим и моральным здоровьем, а они отвечать ему добровольной дисциплиной.

Тем не менее за несколько лет до начала Первой мировой войны было справедливо замечено, что концепция дисциплины изменялась при переходе от мира к ведению военных действий. Как писал ван ден Берг в 1906 году: «В наши дни солдаты это не заводные часовые из Потсдама. Человеческий материал, который призовут на какую-нибудь будущую войну, не тот, каким он был раньше. Нам больше нет пользы от солдат, которые слепо и автоматически подчиняются своим офицерам; то, что нам нужно, – это зоркие, осмотрительные солдаты, люди, которые вложат весь свой ум и личное отношение в общее дело, каждый настолько, насколько сможет». Но разумеется, перемены в связи с ведением военных действий были не главным фактором, который начал изменять представление о дисциплине. Методы оплачиваемой военной службы подчиняются воле тех, кто зарабатывает на этом, короче говоря – государства. Дальнейшие перемены в концепции дисциплины включали аналогичные изменения методов и форм поддержания ее как в период войны, так и подготовки к ней. Другими словами, отношение офицера к его солдатам само по себе подвергалось изменению, как по форме, так и по содержанию, и, по всей видимости, это определилось отношением офицера к государству или отношениями между теми, кто управлял и представлял государство, и теми, кем они управляли.

Это уводит нас назад к серии этапов в эволюции государства и конституций, которые были очерчены в начале этой части. Во времена ландскнехтов, которые являлись частью феодальной эпохи, войска, которые собирал и коими командовал капитан, представляли собой некое военное братство, род гильдии. Отношение капитана к его войскам представляло собой тип отношения мастера к подмастерьям, основанного на ограниченном контракте службы – обычно на три месяца. Дисциплина, как справедливость, поддерживалась отчасти на почве гильдии-товарищества, а отчасти на патриархальной почве, происходившей из древнего германского народного закона. Со временем солдатское ремесло по-прежнему оставалось обыденным родом занятий, ибо войска и полки всегда распускались через несколько месяцев или лет. Тем не менее рост населения наряду с исчезновением окостеневших, консервативных гильдий и компаний не сократил, а увеличил число солдат. Подмастерье, который не мог стать мастером или не имел работы, был легкой добычей для сержанта, осуществлявшего рекрутский набор. Таким образом грубое военное ремесло привлекало все больше и больше людей, у которых «не только были дурные характеры, – бродяг и прочих подонков общества, – но и тех, кому нечего было терять, кроме собственной жизни». Именно такие типы и привели ландвер к такому дурному состоянию в конце XVI и в начале XVII века. Если такое сборище людских отбросов и можно было склонить к выполнению каких-либо приказов и извлечь из них какую-либо пользу для ведения войны, дисциплина, и особенно наказания, должны были весьма ужесточиться. Командование таким способом мало привлекало приличных образованных людей, которые если и шли в военное ремесло, то рассматривали его просто как способ заработать деньги. Именно эти позорные, шокирующие факторы привели Тридцатилетнюю войну к ее трагическому финалу. Но даже в первые годы упадка, когда солдаты были больше не «богобоязненными» ландскнехтами дней Реформации, произошли перемены в отношении офицеров к их подчиненным. Об этом говорит, в частности, тот факт, что Вальхаузен, один из наиболее уважаемых представителей военных писателей тех дней, просил (еще перед Тридцатилетней войной), чтобы была упразднена должность «регулярного представителя, отца и защитника», охранявшего интересы солдат перед офицерами, которую обычно выбирали ландскнехты. Причина заключалась в том, что эти «представители» приносили больше вреда, чем добра, подогревая беспорядки и выступая в защиту мятежников. Несомненно, здесь включалась проблема дисциплины, но проблема доверия тоже. И до недавних пор сохранялось напоминание о разнузданных спорах в бундестаге по вопросам создания должности «солдат-комиссионеров». Однако в те дни важно было то, что вместо патриархальной системы записи солдат в некого рода гильдию людей насильно вынуждали к абсолютному подчинению капитанам, полковникам и генералам; товарищество заменили властью, и страх перед поркой занял место спонтанной дисциплины. Начала крепнуть идея, что солдаты должны бояться своих офицеров больше, чем врага.