План мог бы сработать, но он был основан на представлениях ушедшего девятнадцатого века. Буры не могли представить, что в наступившем двадцатом веке подлость и вероломство станут нормой международной политики. Их расчеты рушились, как карточный домик. Кстати, об английской оппозиции: в начале войны она заняла патриотическую позицию и только в конце войны, когда военные расходы возросли многократно, потребовала отчетов, разбирательств, смены военного руководства. Это привело лишь к тому, что сразу после заключения мира Британия начала активно реформировать свои вооруженные силы, в том числе и военное ведомство.

Таков был зловещий пролог трагического века. Сценарий Англо-бурской войны, в целом и в частностях, неоднократно повторился в мировых войнах и в региональных конфликтах. Да и двадцать первое столетие началось будто бы по тому же сценарию: события в Сербии и вокруг нее очень напоминали покорение Трансвааля и Оранжевой; много схожего и в оккупации Ирака, только в качестве главного трофея вместо золота — нефть.

Вот о чем я думал, перечитывая недавно книжку «Капитан Сорви-голова», так впечатлившую меня в детстве; припомнил я и песню, услышанную тогда же:

Автор книжки — Луи Буссенар очень точно отобразил события Англо-бурской войны, словно сам побывал на фронтах Трансвааля и Оранжевой. Буссенар был военным врачом, участвовал во Франко-прусской войне, получил ранение. «Военная косточка» чувствуется во многих его приключенческих романах. Почти во всех своих книжках он описывал похождения отважных французов в разных уголках света. «Капитан Сорви-голова» не единственное его произведение о Южной Африке; очень нравился мне его роман «Похитители бриллиантов».

А песня на стихи Глафиры Эйнерлинг — о чужой беде, о чужой войне — отозвалась во многих более поздних литературных произведениях. Самая яркая интерпретация знаменитой песни — в поэме Михаила Исаковского «Песня о Родине» (1948 год), строка «Трансвааль, Трансвааль, страна моя!» проходит в ней рефреном.

Вот уж действительно, загадочная русская душа сродни бурской.

Мария Добролюбова всего на несколько лет, словно падучая звезда, озарила небо России — и погасла. Однако она произвела такое впечатление на современников, что ее образ запечатлелся в стихах Александра Блока, Николая Клюева, других поэтов. Писатели Осип Дымов, Леонид Семенов, Пимен Карпов изобразили ее под разными именами в своих книгах.

Легенда о Марии Добролюбовой начала слагаться сразу после ее ранней и внезапной смерти. Ее имя сделалось, можно сказать, знаменем революционеров левого толка. Предания о ней передавали из уст в уста в тюрьмах, на каторге и в ссылках на протяжении десятилетий — вплоть до сталинского ГУЛАГа.

«Левоэсеровскую» версию биографии Марии Добролюбовой изложил Варлам Шаламов в рассказе «Лучшая похвала». В начале тридцать седьмого года в Бутырской тюрьме ее поведал писателю старый революционер, генсек общества политкаторжан Александр Георгиевич Андреев.

«Жила-была красавица. Марья Михайловна Добролюбова. Блок о ней писал в дневнике: главари революции слушали ее беспрекословно, будь она иначе и не погибни, — ход русской революции мог бы быть иной. Будь она иначе!..

…Красавица, воспитанница Смольного института, Маша Добролюбова хорошо понимала свое место в жизни. Жертвенность, воля к жизни и смерти была у нее очень велика.

Девушкой работает она „на голоде“. Сестрой милосердия на русско-японской войне.

Все эти пробы нравственно и физически только увеличивают требовательность к самой себе.

Между двумя революциями Маша Добролюбова сближается с эсерами. Она не пойдет „в пропаганду“. Малые дела не по характеру молодой женщины, испытанной уже в жизненных бурях.

Террор — „акт“ — вот о чем мечтает, чего требует Маша. Маша дожидается согласия руководителей. „Жизнь террориста — полгода“, как говорил Савинков. Получает револьвер и выходит „на акт“.

И не находит в себе силы убить. Вся ее прошлая жизнь восстает против последнего решения.

Борьба за жизнь умирающих от голода, борьба за жизнь раненых.

Теперь же надо смерть превратить в жизнь.

Живая работа с людьми, героическое прошлое Маши оказали ей плохую услугу в подготовке себя к покушению…

…Маша не находит в себе силы выстрелить. И жить страшно в позоре, душевном кризисе острейшем. Маша Добролюбова стреляет себе в рот.

Было Маше 29 лет».

Так или примерно так пишут о Марии Добролюбовой до сих пор. Многие факты ее биографии в пересказе Шаламова верны. Но не все. К тому же есть и недосказанное. Поэтому портрет героини-революционерки выходит несколько плакатным. Попробуем восстановить подлинные обстоятельства жизни и смерти этой загадочной девушки.

Впервые годы нового, двадцатого, столетия литературно-художественная жизнь обеих столиц бурлила: творческие и философские собрания, духовные искания, смелые эксперименты в искусстве — все цветы Серебряного века словно спешили расцвести, заявить о себе.

В конце 1901 года в Санкт-Петербурге открылись религиозно-философские собрания — своего рода дискуссионная площадка, где творческая интеллигенция и служители православной церкви искали пути преодоления взаимного отчуждения. Одним из учредителей собраний был яркий поэт и мыслитель, теоретик символизма Дмитрий Мережковский. На одном из собраний обсуждали образ Мадонны в мировом искусстве. Очевидец вспоминал: «Мережковский с жаром говорил о Мадонне. Затаив дыхание, аудитория с глубоким вниманием слушала его. И вдруг он вздрогнул, неожиданно остановился и вперил свой взгляд в один угол. Все инстинктивно посмотрели туда же — и ахнули: в дверях стояла живая Мадонна. Это была Добролюбова».

Она действительно была удивительно красива. Тонкие правильные черты лица, темно-русые волосы, разделенные прямым пробором, толстая тяжелая коса, которая, казалось, всегда удерживала ее голову слегка откинутой назад, а главное, выражение доброты и искренности в глазах и всем облике ее.