Увидев дрыгающегося и стучащего зубами меня, одетого в тонкую курчонку и кожаные ботинки, экскурсоводша посоветовала укрыться одеялом, укутав радиаторы, и вообще одеваться на работу в какую-нибудь шубу, на двое штанов и носков, варежки и т. д. Сказала, что тут воздух более сырой (или сухой? – не помню), температура почти не спадает (в смысле, не повышается), переносить это очень тяжело, можно враз простыть до нехорошего, такие случаи были.

Про штаны и носки я уж сам сто раз подумал, а вот отсылка к одеялу и радиаторам меня даже возмутила (благо про себя): не могу же я, как прочие дамы, посиживать, укутавшись, как негодная дочка из сказки про Морозко, да ещё придвинув вплотную и накрыв радиаторы, да в варежках!

И я-то тут ещё первый день!.. Надо всё же отдать должное работающим здесь хрупким девушкам. Причём меня взяли, прямо сказать, для облегчения их участи.

Понемногу потекли трудовые будни.

Опять бегу по брусчатке, в утренних декорациях Красной площади… Скитаясь по вакансиям, я уж взял за правило выходить впритык и везде опаздывать, а здесь никак нельзя: всё же первые дни! Про утренние запруды в метро и две пересадки я вспоминал уже поздно, и потом летел на всех парусах – и тут уже каждая мелочь то крала драгоценную минуту, то наоборот дарила… Но чаще крала. Большинство людей привыкли к некоей неизменности своего пути на работу – этому же шаблону поддался и я.

Выходишь с «Охотного ряда», на ходу закуриваешь, одновременно выслушивая навязчивые объявления об экскурсиях по столице и чуть более интеллигентно оглашаемый репертуар Большого и других театров, и обегаешь некое здание ГИМа (я что называется не сразу въехал в это сокращение: кому «им»? кому him?), и тут тебе просто выставляют на пути какие-то заграждения от ремонта или ментовской автобус – лишних две минуты. Но самое неожиданное и паршивое, когда Воскресенские ворота (у музея) закрыты – опущена решётка и привет, на площадь не попасть! (Это чудотворцу Василию Блаженному могли врата открыться сами!) Тогда приходится возвращаться и обегать дворами (это десять минут как отдать); но и обежав все закоулки и выскочив к площади от угла ГУМа, натыкаешься на кордон милиции и/или ОМОНа, смотрящего неприветливо. «Я на работу в Собор», – как можно заштатнее козыряя и показывая пропуск – картонку какую-то! – с надписью «ГИМ», уже заносишь ногу пролезть в дырку между железячными заграждениями, похожими на остов раскладушки…

Не тут-то было!

– Музей, – грубо сообщают, – вот!

– Я знаю, – отвечаешь, – что это музей, – мне в Собор надо.

– У вас, – отвечают, – «ГИМ» написано, а не «Собор»!

Начинаешь объяснять и доказывать, что Собор – это филиал ГИМа, а время-то уже…

Плюёшь и устремляешься через ГУМ – чрез его крутящиеся двери и гламурно-вертепные внутренности – ну, думаешь, всех перехитрю…

Несёшься, развлекаясь речёвкой: из ГИМа в ГИМ, да через ГУМ!.. А обегая иностранцев: и гам и Джим со всех сторон!..

Вылетаешь весь в поту, будто ото сна внезапно пробуждаешься и… тут, в низине, такой же пост на углу, те же «раскладушки», те же вопросы.

В другие разы я уже пытался высмотреть с высоты от угла ГУМа, есть ли заграждения внизу, у ограды Собора. Если нет, то нёсся за ГУМом по улице, самим им гребуя.

Во время народных празднеств или предполагаемых народных же волнений оцепление может быть ещё более жёстким, в других местах, а в каждой подворотне стоит по ПАЗику или даже более современному автобусу с ОМОНом.

Если с «Площади революции», и начинаешь нестись по Никольской, то тоже теряешь все нервы: народищу тут в любое время полно, причём не только тоже несущегося не взирая на лица, но всякого праздношатающегося (со всех концов Руси юные зеваки), мешающего проходу… а тротуар при всём при этом до полной несуразности сужен: двоим-то не разойтись! Плюс неубранный – в центре столицы, наведён, что ль, порядок с арбайтерами?! – наледь, сосульки, лужи, мусор…

Пельменная, суши-роллы… – только мечтается, так ни разу в них и не довелось!..

Если повезло, вылетаешь, перекрестившись на надвратную икону или на Казанский собор, на площадь… Церковка эта, честно говоря, очень радует – хоть за что-то спасибо Лужкову! Сто раз делаешь себе замечание, но потребность закурить (волнуешься и т. д.) пересиливает. Площадь, изгибаясь блестящей чешуйчато-чёрной брусчаткой, упирается в собор Покрова на Рву. Прямо над ним или правее, у Спасской башни, горит или тускнеет морозное зимнее солнце. Небо всегда свинцовое, иногда вдалеке висят пористые низкие полосы – то ли смога, то ли облаков, то ли всё вместе. На этом заднике не голубой и розовый, хоть и самые зимние, превалируют, а серо-желтоватый. И главное – почти всегда за Собором зловеще дыбятся огромные тяжёлые клубы дыма из какой-то ТЭЦ.

Короче, та ещё картинка… как и везде почти в России, зубы нужно сжать, закусив свинцовые удила, и стрелки на чёрном циферблате неумолимо движутся… внезапно оживают куранты… Но Собор-то над всем этим сияет – иного слова не подберёшь!

Небесный град Иерусалим (по замыслу создателей), какая-то его крошечная частичка, как та слетевшая с небес снежинка, а для нас – будто прилетевший огромный инопланетный корабль, севший на площадку в центре страны, где вокруг мороз, камень, гололёд, свинцовое небо и оловянное солнце…

Если не успел в урну, выстреливаешь напротив Мавзолея (и лучше, наверное, в его сторону) до фильтра дотянутый бычок… Летишь, спотыкаясь, по скользким неровным каменьям, лавируя, если таковые наличествуют, между туристами…

Не пример для подражания. Я и сам бегу и думаю: вот кто-нибудь из соработников или ещё кого увидит меня со стороны – несётся иноходью (несолидно, батенька), курит на ходу и бросает бычки, на глазах очки (это уже потом), в плеере орёт Ministry(для подзарядки!), брови сдвинуты, скулы напряжены, губы жёстко-ритмично шепчут: «Burning inside, burning inside!..» (Потом, кстати говоря, несколько раз видели – площадь-то одна…) Но ближе к ограде я останавливаюсь и быстро переоблачаюсь, словно меняю маски.

Эх, надо было ментов с министерским запевом хоть разок встретить – а то им слишком скучно, мнутся тут: работка вроде не лоховская, почти что в Кремле, а кругом – лохи… Не раз подтверждается правило: если ты к ним на «вы», то они к тебе на «ты»… Знакомиться я с ними не стал, из-за чего некоторые особо дотошные в десятый и в двадцатый раз подолгу всматривались и вчитывались в уже зажатый в руке наготове – экономия времени! – пропуск.

Влетаешь, взмыленный, в Собор, и даже не понимаешь, что сразу пред тобой, в каких-то трёх метрах от входа, находится одна из самых почитаемых московских, а может, и общерусских даже, святынь – «святоцелительный гроб» с мощами св. Василия Блаженного…

Но конечно, и тут не всё так радужно. Отмечу сразу, что поклониться мощам приходит народу немного, да и нечасто. Здесь их величают старинным словом «паломники» (что в устах соратников-привратников звучит, мне показалось, почти как «прокажённые» или «нашествие саранчи»): то и дело открывай им красную верёвку, отгораживающую и так запрятанный в плексиглас высокий гроб под красивой сенью, наблюдай, как бухаются на колени на чугун (полы «коридора» покрыты фигурными чугунными плитами – видимо, как и металлическая рака, образца 1900-х годов), кланяются и целуют, следи, чтобы отсюда они без билета не просочились дальше – вокруг раки даже павильончик такой устроен из стекла с двумя дверями, чтоб билет можно было спросить! (Впоследствии я частенько использовался для этой нелюбимой всеми работёнки, и не разу не видел, чтобы кто-то пытался прошмыгнуть: за то, что я поднял идиотскую верёвку, каждый говорил «Спасибо» или «Храни вас Господь», а я, довольный (словами, а не властью шлагбаумщика), улыбался и кивал головой, вот и всё. Да и что им там смотреть – копейки ваши, клочки одежды и волос, пуговицы и расчёски?! Хотя, конечно, там есть и ещё кое-что, полезное и для верующих…) Многие уже отмечали, что к раскрученным святыням народ так и прёт, когда как в той же Москве, например, чуть не в каждом храме есть и мощи святых, и их частицы, и т. п.