вечером поезд. Встретить Мирона невозможно, да и если бы я написала про встречу в тексте, то первый же редактор пнул бы меня: Маша Келдыш, ну где тут достоверность? Что за сентиментальное притягивание за уши и рояль в кустах? Какая, к чёрту, судьбоносная встреча? Чудес не бывает, милая авторица.

Я не заметила, как прошагала в раздумьях уже больше часа. Меня то и дело влекло посмотреть московские дворы – они все были под кодовыми замками на закрытых воротах, но в это утреннее время из подворотен вылезали сонные автомобили, и я шныряла в каменное нутро, радуясь возможности поглядеть на запретное. Деревьев во дворах не было. Редкие кусты с незрелыми зелёными ягодами – этакая ветрянка на тёмных коричневых лицах – да высаженные в крохотных клумбах петуньи напомнили мне родной екатеринбургский двор. Мама! Я повертела в руках телефон. Да, у меня мало денег, но я тебе позвоню.

Мама не ответила. Я взглянула на часы. Восемь утра.

Белка, конечно, уже не только встала, но и добралась до своего фитнес-центра.

Белка.

Белка.

Белка.

Больше всего захотелось сейчас услышать её голос. Палец завис над её именем в «Избранных», но так и не нажал вызов.

Ничего! Впереди день. Она сама позвонит. Непременно позвонит.

Я вырулила к площади. В толпе дельфиньих спин прохожих, торопящихся к метро, я вдруг отчётливо заметила паренька. Он смотрел на меня и улыбался светло и непривычно солнечно. Я инстинктивно оглянулась: наверняка он сияет так самоварно для кого-то другого. Но сзади были помятые лица пешеходов, уткнувшихся в телефоны. Я снова взглянула на парня, он уже оказался на расстоянии двух шагов от меня. На нём была футболка с зелёным логотипом «Сохраним мир», надетая поверх водолазки, и белый бейджик на груди. «Женя, волонтёр», – прочитала я.

Парень был невысокого роста, с очень короткой стрижкой, почти лысый, и его смеющиеся глаза находились прямо напротив моих. Мне понравилось, что на бейджике было написано не «Евгений», а «Женя» – от этого домашнего имени как-то сразу согрелась душа. Моего отца тоже так звали…

Женя протянул мне брошюрку. Я пожалела, что остановилась. Больше всего мне не хотелось сейчас, чтобы меня куда-нибудь агитировали.

– Я не собираюсь тебя агитировать, – словно считав мои мысли, сказал Женя.

– А макулатуру зачем суёшь? – фыркнула я.

– Да просто. Я ж не продаю ничего. Я в волонтёрском движении. Может, ты захочешь круто изменить жизнь и уехать на Камчатку.

– Куда??? – Я расхохоталась, и Женя сразу же подхватил мой смех.

Мы стояли и смеялись.

– Южно-Камчатский федеральный заказник. И Кроноцкий заповедник. Собираем нескучную команду романтиков. Работы много. Всем хватит.

– Волонтёрство – это работать бесплатно, за еду? – ехидно сощурилась я.

– Зачем? – Женя внимательно посмотрел на меня чайными глазами. – Всякий труд оплачивается. Не шибко, конечно. Не разбогатеешь. Но Камчатку посмотришь. Ты ведь хочешь на Камчатку? Я через пару недель в шестой раз поеду.

Я, сдерживая подлую зевоту, изобразила заинтересованность и пролистала брошюрку. В ней были фотографии леса, реки, медведицы с медвежатами и групповой снимок счастливых парней и девчонок на фоне флага «Сохраним мир». К обложке степлером был прикреплён маленький белый прямоугольничек с номером телефона волонтёрского штаба и именем Женя.

– И как улов? Много поймал потенциальных собратьев-волонтёров у метро?

Он снова засмеялся:

– Да не очень. Рано ещё. Девятый час. Я обычно к десяти выхожу, сегодня вот не спалось что-то. Тебя увидел и подумал: а вдруг ты захочешь.

– Не захочу, Женя, – я протянула ему брошюру, – сохрани для целевой аудитории.

– Ладно, не обижайся. А брошюру возьми. Там моя статья про Камчатку.

– Я польщена.

– Нет, правда. Не выбрасывай только, а то знаю я вас. Положи в карман, потом полистаешь.

– В карман не поместится. – Я уже повернулась, чтобы уйти, но Женя вдруг тронул меня за лямку рюкзака:

– Вот же, у тебя карман на комбинезоне. Большой, кенгуру обзавидуется.

Мы снова одновременно засмеялись. Я сунула брошюрку в комбинезон с твёрдым намерением выбросить в ближайшую урну, когда Женя исчезнет из вида.

Он прошёл со мной до подземного перехода, к удивлению, больше ничего не сказав, и уже у самых ступеней выдохнул:

– А зовут-то тебя как?

– Маша.

– Ну прощай, Маша.

И подмигнул мне, забавно сощурив левый глаз.

Я попрощалась с ним и нырнула в переход.

* * *

На кладбище я приехала ровно к назначенному времени. Народу у входа в крематорий было довольно много, но ни одного заплаканного лица, что было странно для этого места, как я его себе представляла. Я держала в руках белые гвоздики, купленные полчаса назад, и пыталась угадать, как выглядят мои новоявленные родственники. Чёрные одежды людей, платки на женщинах, чёрные зонты-трости делали всех какими-то одинаковыми, чёрными, и меня раздирало любопытство, кто из них отпочкуется от траурного племени и подойдёт ко мне.

Это оказалась строгого вида женщина лет сорока, в длинной (чёрной, естественно) юбке и сером жакете. Голова её была покрыта старомодной газовой косынкой, угольной с искрой, надетой по самые брови, отчего правильное её лицо выглядело неестественно белым.

– Маша?

– Тётя Тамара! – чуть более восторженно, чем подобало месту, воскликнула я.

Она откашлялась, посмотрела по сторонам.

– Лучше зови меня Тамарой Самойловной.

– Да, – я смутилась и пожалела о своём порыве, – конечно…

– Пойдём, познакомлю тебя с присутствующими.

Она не сказала «с родственниками». С присутствующими.

Мы вошли в вестибюль длинного, похожего на склад серого здания и направились к ряду казённых железных кресел, сиротливо жавшихся к стене.

«Присутствующих» оказалось двенадцать человек. Все они синхронно повернули к нам головы, когда мы подошли. Тётя Тамара представила меня как просто «Машу». Но все, разумеется, уже знали, что я за Маша, и осторожно разглядывали меня с нескрываемым любопытством. Их царапающие взгляды я чувствовала на затылке, на позвоночнике, на локтях, на тыльной стороне колен и совсем не понимала, как себя с ними вести.

Решила – никак.

Они вполголоса разговаривали о чём-то своём, не собираясь меня приглашать к беседе, и лишь высокий пожилой человек в коричневом плаще спросил:

– Как доехали?

– Спасибо, хорошо, – ответила я.

– Где остановились?

– Нигде. Сегодня вечером назад.

Он равнодушно кивнул и, повернувшись к девице моего возраста, принялся что-то ей напутственно говорить.

Мы стояли, как мне показалось, очень долго. Никто не разговаривал со мной, я тоже молчала. Наконец, я сообразила, что парнишка лет двенадцати, возможно, был моим сводным братом. Я шепнула тёте Тамаре:

– А этот мальчик…

Неожиданно все замолчали и повернулись ко мне.

Я почувствовала, что краска залила лицо.

– Да, это сын твоего отца.

И снова