Сенька тоже был хорош – то "крутись-вертись", то "расслабься".

Потом начались некие потаенные движения. Слава Рубан, идейный идиот и комсорг курса, вдруг поинтересовался – нет ли у Саши выговоров в учетной карточке и родственников за границей.

Старший преподаватель кафедры политэкономии, невысокий, подвижный, с усами "скобочкой", как у музыкантов из ансамбля "Песняры", носивший узкользающую, приятную языку фамилию Водолазский, со значением заметил:

– А вам, Берг, неплохо было бы повторить Готскую программу.

Мишка Аникин на лекции подмигнул Саше и шепнул, будто слышал в деканате: всех, кто на пятерку сдаст "Процессы и аппараты химической технологии", пошлют на практику в Чехословакию.

А Оля Зайцева томно повела глазами и небрежно произнесла:

– Говорят, ты на сборы едешь… Чуть ли не в Италию… Правда?

Саша начал ощущать некоторую нервозность вокруг своей персоны. И вскоре все разрешилось. В коридоре Сашу придержал за локоть Серега Рейн.

– Вот что, Берг, – буркнул Серега, – зайди завтра к Глущенко, после третьей пары. Ты Ленинский зачет сдал?

– Сдал, – заволновавшись, ответил Саша. – Вторым на курсе сдал. А чего такое, Серега?

– Да заебала меня эта рабочая аристократия, – непонятно сказал Рейн. – Раз в кои-то веки есть маза поощрить того, кого надо. Отличник, в сэ-нэ-о занимается… Я говорю – Универсиаду человек выиграл, поддержал, можно сказать, спортивный престиж института! А эти бляди мне – Сахаров, Сахаров…

Саша сразу понял, о ком говорит Рейн. Человек с этой одиозной фамилией учился на четвертом курсе и в комитете комсомола отвечал за так называемый "военнопатриотический сектор".

Это был ладный, неторопливый, широкоплечий тип с безупречным зачесом и идеологически выдержанным выражением волевого лица. Нормальный комсомольский подонок. От его ошалелого карьеризма впадали в ступор даже всякое повидавшие инструкторы горкома. Высказывание современников о Талейране – "Он продал бы родную мать, но на нее в то время не было спроса" – подходило этому миляге абсолютно, как патрон патроннику, как гайка болту.

Когда проносился слух (да не слух даже – полслуха, намек на слух, дуновение слуха), что комсомольская организация института вот-вот прольет жидкий дождь благодеяний на самых достойных, – этот выблядок уже готовно стоял первым с краюшку, закаменев честным лицом. Хотя учился он здорово. Был ленинским стипендиатом. И парень был крепкий, плечистый. Говорили, что у него первый разряд по боксу.

В прошлом году на институт пришла разнарядка. Одна путевка по линии молодежных организаций Италии. Рим, Милан, Флоренция, Пиза, Капуя. Сказка и сон… Такого не бывает. Сахаров на заседании комитета комсомола застенчиво, но твердо сказал:

"Поеду я". И он действительно поехал, этот гений комсомольской интриги.

Секретарь комитета ВЛКСМ Женя Глущенко не поехал, ленинский стипендиат и сын генерала КГБ Зюзин не поехал, председатель Общества советско-монгольской дружбы Айрапетян не поехал, а Сахаров – поехал, сука такая!

Он, гад, всех обставил и поехал. Он, этот "военно-патриотический сектор", увидел своими честными комсомольскими глазами Джотто и Веронезе, ел, падла, пасту и пил кьянти, покупал джинсы "Рэнглер" и сигареты "Кент". И клеймил бесчеловечный общественно-политический строй на встречах, организованных левыми молодежными сообществами. Но он, гнида, тогда прокололся, запнулся, он стал институтским анекдотом.

В Риме, за день до возвращения на Родину, с Сахаровым случился конфуз, и престиж делегации был в буквальном смысле подмочен. Та история стала известна в институте и райкоме, поскольку получила отражение в одной левой итальянской газете, в разделе курьезов и фельетонов, и вообще получился скандал.

А произошло следующее: делегация перемещалась по Вечному городу, посещая музеи и осматривая памятники архитектуры. Их привезли на огромном автобусе с тонированными стеклами на площадь Навона. Делегация с интересом осмотрела церковь Санта-Аньезе архитектора Барромини и сфотографировалась перед фонтаном со скульптурным ансамблем, изображавшим богов четырех самых великих рек мира. И в какой-то момент нескольким членам делегации пришло время посетить туалет.

Члены делегации сообщили об этой необходимости сопровождавшим их итальянским товарищам.

"Per favore", – сказал коммунист Паоло Страччи и показал рукой на небольшое сооружение из голубого пластика, стоявшее в ста метрах от фонтана. Сооружение походило на автобус без колес и окон. Никаких пояснительных надписей на сооружении не было, только светилось маленькое зеленое табло со словом "Open".

"Toiletta", – приглашающе сказала социал-демократ Анна Стапетти. А ультрарадикал в кожаной куртке подмигнул Сахарову и для пущего понимания сделал жест, будто расстегивает "молнию" на джинсах.

Первым к туалету шагнул заместитель главного редактора омской газеты "Молодой сибиряк". За десять дней на Западе он уже научился разбираться в том, как функционируют разные бытовые удобства, и быстро разглядел щель для приема купюр.

Над щелью была еле заметная надпись – "1000 lire". Заместитель редактора осторожно сунул измятую купюру в щель, раздалось тихое гудение, и купюру плавно втянуло внутрь. Затем послышался щелчок, и узкая пластиковая дверь отошла в сторону, как в лифте. Омич нерешительно помялся пару секунд и вошел.

И тут у стоявшего рядом Сахарова сработал рефлекс экономного советского туриста.

Сахаров увидел, что услуга уже оплачена, а дверь в сооружение еще открыта. И, стало быть, представляется возможность пописать tax-free. Сахаров шмыгнул в сооружение вслед за заместителем редактора. Тот принял это как должное и потеснился. Дверь со щелчком встала на место, на табло загорелась красная надпись "Occupied". Омич управился первым и вышел. И дверь за ним закрылась (sic!).

Сахаров, не торопясь, мыл руки, разглядывал ослепительно чистый крохотный туалет и размышлял об очевидном превосходстве здешних бытовых удобств над отечественными. Он еще не подозревал, какой жестокий сюрприз уготовила ему западная инженерная мысль. Комсомолец умел обманывать турникеты московского метрополитена, проходя вдвоем и втроем с однокурсниками за один пятачок. Но римский сортир оказался конструктивно сложнее, чем примитивный московский турникет.

Когда заместитель главного редактора вышел и дверь за ним закрылась, то автоматика справедливо рассудила, что туалет пуст. Ведь иначе и быть не могло – оплачен-то был только один визит. Следовательно, в туалете побывал лишь один человек (при конструктировании данного хитроумного устройства такое обстоятельство, как туристо совьетико, проектировщиками во внимание не принималось, – а зря). Посетитель покинул помещение – об этом сообщил дверной датчик. Следовательно, туалет пуст, решила автоматика. И значит, пора производить периодическую, раз в час, влажную уборку санузла.

Сахаров беспечно причесывался и довольно разглядывал в небольшом настенном зеркале свое отражение, когда из мелких отверстий в потолке хлынули струи горячего моющего раствора. Сахаров взвизгнул, заметался по туалету и стал биться в дверь. Это было совершенно бесполезно – туалет знал про себя, что он пуст, что он совершает влажную уборку, и поэтому дверь была крепко заперта. Сахаров требовательно кричал, звал на помощь, отплевывался и стирал с лица липкий моющий раствор с приятным запахом хвои.