— Теперь позвольте перевязать вашу рану.

— Какая там рана! Царапина. Так заживет.

— Нет уж, вы позвольте. Отойдем к окну, — голос мальчика звучал умоляюще, и Белов покорно последовал за ним.

У окна всегда кто-нибудь сидел, как впередсмотрящий на рее, и без перерыва сообщал лазаретному обществу подробности из жизни крепости:

— Рыжий шельма куда-то поперся, — так они называли офицера из охраны, — бодренько… Солдаты прискакали на рысях… трое… видно, жрать пошли… Дрова привезли, загодя… аккуратная нация… туши скотские волокут… это не про нас…

— Пожалуйста, оставьте нас на некоторое время, — вежливо обратился мальчик к драгунскому капитану у окна. — Я должен перебинтовать рану господина полковника.

Капитан фыркнул недовольно, но отошел. Прохладные и чуткие пальцы мальчика коснулись лба Белова. Когда он стал отрывать пропитанные сукровицей и гноем бинты, Александр крякнул негодующе, но шепотом заданный вопрос заставил его забыть о боли.

— Скажите, господин полковник, у вас есть такой друг — князь Оленев?

— А как же!

— Тише, умоляю. Не рассказывал ли вам князь Никита о некой особе, фрейлине их величества?

— Мелитрисе Репнинской? Он разыскивает ее по всей Пруссии. В Познань за ней поехал…

— В Познань? — прошептал мальчик. — Князь Никита был в Познани? А я… — в его голосе послышались слезы.

Александр вырвал голову из его рук и посмотрел внимательно на обиженное, худенькое личико, под глазами синяки, губы пухлые, уголки кровят, видно, от недоедания.

— Княжна, это вы? — спросил он шепотом, заранее уверенный в ответе. — Ти-ише…

— Свят, свят. Бог Саваоф… Как вы здесь оказались?

— Это длинная история. Вы поможете мне выбраться отсюда?

— Жизни не пожалею. Здесь где-то в крепости среди пленных пастор Тесин. Он близко сошелся с Никитой. Может быть, он о князе что-нибудь знает? — Мелитриса закивала быстро, завязала бинт тугим узелком. На этом и расстались.

Неожиданная встреча потрясла Александра. Он понял, что судьба вручила ему обязанность заботиться об этой несчастной и странной девушке. Но как держится! Ни слова жалобы… Она, наверное, мерзнет в этой жалкой одежде, но это не главное — одна среди мужичья, никто же не знает, что она девица. Сколько вопросов он должен ей задать, чтобы осмыслить происходящее. Но, может быть, это нескромно — лезть в чужую душу? Ой… какая, к чертовой матери, скромность? Мы в плену!

На следующий день Белов с нетерпением ждал появления «мальчика», но им удалось обменяться только двумя фразами.

— Вы спросили пастора про Никиту?

— Да, но он отказался говорить на эту тему.

— Вы сказали ему — кто вы?

Мелитриса отрицательно покачала головой.

— У пастора Тесина здесь очень много забот, зачем отягощать его плечи еще одной?

— Но почему?

— Боюсь, его очень смутит сама мысль, что я женщина. Нельзя требовать от него больше, чем он может дать. Он и так мне помог. Он святой, право слово… — Мелитриса говорила спокойно, ласково, как-то очень женственно клоня голову набок.

Удивительно, что другие не угадывали в «мальчике» девицу. Прозрев, Александр уже забыл, что и сам испытывал к помощнику лекаря только жалость и благодарность. Он присмотрелся к своим товарищам, пожалуй, они были внимательнее, чем он сам. Во всяком случае, все с «мальчиком» были ласковы, обращались зачастую на «вы», но никто не задавался вопросом — как он сюда попал. Видимо, легенда о том, что «мальчик» сын покойного полковника, достигла и офицерского каземата. А хорошо бы, чтоб эти охламоны хоть материться при Мелитрисе перестали! Может быть, поставить их на место, раскрыть им глаза. Знаешь, гардемарин, и думать забудь! Это не твоя тайна.

Обращение к себе забытым юношеским «титулом» заставило Белова улыбнуться. А ведь само выскочило! Неужели жизнь опять требует от него романтических подвигов? Жизнь, господа, Родине, честь, господа, никому! И вперед, гардемарины!

На следующий день Белову выпала очередь дежурить у окна и оповещать раненых о жизни крепости. Дежурству этому каждый в казарме радовался, как подарку. Белов расположился с комфортом, даже соломы подстелил, чтоб задница от камней не мерзла.

— Господа, у нас гости… Ого, карета о двух гнедых… очень недурных, между прочим. Карета из дорогих, кто-то к нам пожаловал из начальства…

Лакированная карета имела очень странный силуэт, она была выше обычной и из-за обилия багажа казалась брюхатой. Карета обогнула по дуге широкий двор и остановилась возле входа в главную башню.

— Ба… штатский, — крикнул Белов, глядя на вылезающего из кареты пассажира, тот поднял лицо, и Александр обмер. — Банкир… он же Сакромозо, — прошептал он одними губами.

В лазарете шла активная игра, поэтому раненые не обратили особого внимания на внезапное молчание «впередсмотрящего».

За Сакромозо из кареты вылез плотный верзила — монах. А не эти ли могучие плечи он видел рядом с Цейхелем в польской деревне?

— Ой, неужели… быть не может… Василий Федорович… — вдруг услышал Александр шепот за спиной.

Рядом стоял «мальчик», он подошел совсем неслышно и через плечо Александра внимательно смотрел во двор.

— Какой еще Василий Федорович? — прошептал Белов подозрительно.

— Лядащев… Да вон же он… кучер!

Белов всмотрелся внимательно. Да, это был он, костюм простолюдина сидел на нем ловко и естественно — со спины, а профиль вызывал невольную улыбку. Ну и пузат был Василий Федорович, словно на шестом месяце. О… пошел-пошел… походка явно чужая, хромает и ногу волочит при ходьбе. А может быть, он ранен?

— Ну вот, теперь все будет хорошо, — истово перекрестилась Мелитриса. — Это он за мной приехал, — глаза ее опять влажно заблестели, но никаких тебе слез, только восторг.

— Да откуда же он знает, что вы здесь? — рассеянно прошептал Александр. — Видно, у него в этой крепости свои дела. Но во всяком случае, гардемарины, это нам очень на руку!

Мудрец Монтень в своих трудах писал: «…пока мы сами устанавливаем правила своего поведения, мы обречены на чудовищный хаос». Цитату эту вспомнил Лядащев, когда очутился во внутреннем дворе Кистринской крепости. Изречение всплыло в памяти вроде бы и некстати, потому что Монтень употребил его, кажется, относительно обычаев в чужой стране, но Василий Федорович примерил цитату на себя, и она пришлась ему впору, как старый камзол.

Правила своего поведения надо устанавливать, сообразуясь с общими правилами, ситуацией и законами бытия, которые говорили ясно — надо брать Бромберга, а если хотите, Сакромозо, еще на постоялом дворе: двое на дворе справились бы, а он, Лядащев, пошел на поводу собственной натуры, ввязавшись в авантюру, суть которой — проникнуть вместе с банкиром в логово Фридриха и в его секретный отдел в Берлине. Вместо этого они явились в сожженный Кистрин и сколько проторчат здесь — неизвестно.