На Библиотечную улицу пришли: хитроватая старушка, тётя с причёской гнездом на голове и бомжик, оказавшийся одноклассником. Бомжик без лишних сантиментов занял тысячу и убежал, сказал — дела. Но оставил номер мобильного.

А старушка всё твердила:

— Я просто хочу посмотреть вам в глаза… Жизнь им не нравится… Откуда вы только берётесь, такие бессовестные… Что это за молодёжь?

Нормально, молодёжь — ему полтинник скоро.

Тётя с гнездом задыхалась от злости, что у детей не прощения надо просить, а пороть в обязательном порядке. Звала на пикет за введение телесных наказаний в школах. Учительница ведь, не иначе.

«Учительница первая моя…»

Такая вот встреча единомышленников.

Но он совсем не расстроился, даже рассмеялся. Взял пивка бутылочку, пошёл прогуляться.

Видит, женщина в скверике сидит. Одна на лавочке. Старается не плакать.

Он сел напротив и стал с ней разговаривать. Она отвечала, а сама вглядывалась в него с нарастающим ужасом. Тогда он спросил:

— Вы чем-то напуганы? Что случилось?

— Вчера в очереди к врачу я смотрела передачу «Федеральный судья». Там были вы. Вам пять с половиной лет дали, вы опасный дебошир. Почему вы на свободе? И ничего смешного. Что вы смеётесь?

— Я смеюсь от счастья. Ко мне пришла долгожданная слава. Вы меня видели по телевизору, потому что я актёр, я снимался в передаче «Федеральный судья» в роли дебошира и хулигана. Там все — актёры. И в «Пусть говорят» тоже. Страна большая. Театральные вузы, студии, народные театры. Актёров — завались. В Москве живёт очень много актёров, которых никто не знает и не узнает никогда. Я правда актёр. Хотите, прочту вам что-нибудь с выражением?

Он откашлялся и начал весело:

— Николай Носов. «Живая шляпа»!

Она сказала:

— Не надо. Я вам верю. Вы артист. Красивый, как знак «снятие всех ограничений».

— Да? — он удивился.

— Это мой любимый дорожный знак. Такой круглый, с полосками. А ваш какой?

Он подумал и сказал:

— Мне нравятся все в красных треугольниках.

Допил пиво, аккуратно поставил бутылку возле урны.

— Так что кругом артисты. Никаких дебоширов нет. И ничего плохого не происходит. Это всё сценаристы выдумывают. А жизнь на самом деле прекрасна, — он вздохнул. — Не грустите, пожалуйста.

Так душевно сказал… И она решила ему тоже сказать честно.

— Понимаете… Один человек подарил мне тыкву. Я потом это вспоминала. Особенно в трудные минуты. Вспоминала рыжую тыкву, как он её мне подарил, как улыбался, как смотрел на меня… Я хотела ему сказать, что тыква — самое лучшее, что у меня было в жизни. И замоталась как-то… Он умер… Говорил, что умрёт, а я думала, да ну, так все говорят… У него собака осталась. Хорошая такая собака. Скучает только. Её даже в музей паровозов возили. А она всё равно скучает…

— Он всё знает. Про тыкву и про вас… А самое лучшее у вас ещё впереди.

— Да? — она очень удивилась.

— Да! Вот увидите.

Помолчали. Сидят и молчат. Смотрят друг на друга.

Приглядываются.

Я их знаю.

Им надо было давно познакомиться. Это недоразумение, что они незнакомы. У них куча общих знакомых. Давным-давно, в юности, в разных компаниях, всегда так бывало:

— Ну куда ты уходишь, посиди, сейчас он придёт.

— Ну где тебя носит, она только что ушла…

Я их знаю.

Это мои самые любимые — Дронова из пьесы «Земля Октября» (или, может быть, Мглова из «Секрета русского камамбера») и Царевнин из «Пить, петь, плакать».

Мои самые любимые персонажи.

Почему бы им не посидеть теперь в скверике на Андроньевской площади, почему не познакомиться этим летом, в последнем рассказике?

Я вообще хочу, чтобы у них всё было хорошо. Заслужили. Намучились.

Дождь, собиравшийся ещё в самом начале этой книжки, наконец собрался и ливанул без дураков.

Я хочу, чтобы сейчас они спрятались от дождя в подворотне, как раньше, как мы прятались всегда, когда Москва ещё была любимым городом, а не разлюбленным…

Дронова и Царевнин входят в подворотню. Она длинная, как тоннель, и через некоторое время, соприкасаясь плечами, они выходят в дачную местность, в те дачные местности, какие были вокруг Москвы во времена их юности — с деревянными заборами и маленькими домами.

Царевнин и Дронова входят в заросший сад через дырку в заборе. В саду весело. Там люди варят молодую картошку, убирают с верёвок бельё, улыбаясь грибному дождю, а детей и щенков, наоборот, выводят под дождь, чтобы подросли… Накрывают на стол и говорят Царевнину и Дроновой, что давно их ждали…

К нам пришли Саша и Фрося, наконец-то.

Кто-то ещё вошёл в сад и стесняется, и ему машут руками, зовут к столу.

Это драматург, мечтающий стать книжным писателем, прибыл на троллейбусе, который давно отменили.

Всех зовут к дымящейся молодой картошке и пахучим малосольным огурцам.

В этом саду собираются все персонажи, читатели, зрители, актёры и режиссёры, даже если они давно умерли. Все за одним столом с дымящейся молодой картошкой и пахучими малосольными огурцами.

На скамейке лежит забытая кем-то книга, разбухшая от ночной влаги.

Там корабли и города, приключения и счастливые развязки. Там люди пьют чай на террасе, ловят рыбу, прощаются навсегда, уплывают на пароходе, возвращаются на велосипеде, едят красную редиску с чёрным хлебом, пишут друг другу длинные письма, строят планы, которым никогда не сбыться, стреляются, но тут же оживают как ни в чём не бывало…

«МНЕ СНИЛОСЬ, ЧТО НАЧАЛАСЬ ВОЙНА И МЫ ПОМИРИЛИСЬ…»

Но войны, к счастью, нет, просто долгое-долгое светлое лето, длится и длится, и можно ссориться насмерть и горячо мириться, можно пить, петь и плакать… И всё так чудесно кончается. Это книга про то, что всё будет хорошо.

Она ещё не написана.

Книга для чтения с яблоком и пледом в летний дождливый день.

Комедия со странностями в 4 картинах

1996