Этот дом был построен сорок пять лет назад, когда еще не существовало никаких ограничений на прибрежное строительство, а соседями он не обзавелся потому, что в те времена было еще сколько угодно дешевых участков в тех местах на побережье, где ветер дул не так безжалостно и погода была гораздо мягче, чем на оконечности мыса, на которой уже были проложены дороги и существовала городская инфраструктура, необходимая для нормальной и комфортной жизни. А к тому времени, когда земли на берегу не осталось и дома начали карабкаться по склонам холмов, комиссия штата Калифорния, в ведении которой находится побережье, выпустила циркуляр, запрещавший любое строительство на оконечностях залива.

Для старика, которому принадлежал тогда дом, было сделано исключение, поскольку коттедж уже стоял.

Он хотел дожить здесь до самой смерти, слушая шум разбивающихся о берег волн. Это удалось ему в полной мере.

На мысе не существует мощеных или гравийных дорог. Здесь есть лишь широкая каменистая тропа, петляющая между невысокими песчаными дюнами, неподвластными ветру благодаря высокой, хотя и редкой прибрежной траве.

Оба мыса, огибающие залив, образовались естественным образом и представляют собой остатки подножия взорвавшегося в древности вулкана. Сам же залив является бывшим вулканическим кратером, который на протяжении многих тысячелетий заносило песком.

В своем начале мыс имеет ширину метров в сто пятьдесят, однако у оконечности сужается до тридцати.

Преодолев три четверти пути к дому Бобби на велосипеде, я под конец спешился и повел своего железного спутника за руль. Ветер нанес на тропу неглубокие полосы песка. Для полноприводного джипа Бобби они не являются препятствием, но преодолевать их, крутя педали, было делом не из легких.

Обычно путешествие по этой дороге навевало на меня покой и тягу к размышлениям, однако нынче ночью пустынный мыс выглядел таким же чужеродным, как горные кряжи на поверхности Луны.

Одноэтажный коттедж был сложен из тисовых бревен, его кровля покрыта кедровой дранкой. Поседевшее от непогоды дерево принимало лунный свет с такой же готовностью, как женщина принимает прикосновения любимого. С трех сторон дом окружен широкой открытой верандой, на которой расставлены кресла-качалки и подвешенные на цепях диванчики.

Здесь нет деревьев. Вокруг – только песок да жидкая прибрежная трава. И все же вид отсюда открывается чудесный: небо, море, мерцающие огни Мунлайт-Бей. Когда смотришь на них, то кажется, что они расположены не в миле отсюда, а гораздо дальше.

Мне требовалось немного времени, чтобы привести в порядок нервы, поэтому я прислонил велосипед к перилам крыльца и пошел вдоль дома, направляясь к конечной точке мыса. Дойдя до края обрыва, в десяти метрах ниже которого плескались океанские волны, мы с Орсоном немного постояли.

Прибой был таким слабым, что волны едва можно было различить. Они лениво накатывались на берег.

Прилив почти не ощущался, хотя луна была во второй четверти.

Сейчас ветер дул с моря, но мне больше по душе береговой бриз, который срывает пену с гребней валов, делая их выше и заставляя скручиваться, прежде чем обрушиться вниз.

Бобби занимался серфингом с девяти лет, я же присоединился к нему, когда мне исполнилось одиннадцать. Лунными ночами серферов в заливе сколько угодно. Когда луны нет, желающих покататься на волнах гораздо меньше, нам же с Бобби больше всего нравилось делать это в шторм, когда на небе не видно даже звезд.

Мы были одержимы серфингом. Мы лезли в воду с раздражавшим всех упорством при любой возможности, благодаря чему к четырнадцати годам добились заметных успехов на этом поприще. К тому времени, когда Бобби закончил школу, а я перешел к новому этапу своего домашнего обучения, мы были уже вполне сформировавшимися, зрелыми серферами. Сейчас Бобби является не просто серфером-виртуозом. Он – настоящий оракул в этой области, и люди со всего мира обращаются к нему для того, чтобы узнать, где в ближайшее время следует ожидать наиболее высоких волн.

Господи, как я люблю ночной океан! В это время суток его воды являют собой темноту чистейшей пробы, и ни в одном другом месте мира я не чувствую себя в большей степени дома, нежели на гребнях этих черных валов. Единственное свечение в эти минуты исходит лишь от скоплений фосфоресцирующего планктона, которое становится еще ярче, если его потревожить.

Этот свет, делающий волны зеленоватыми, неопасен для моих глаз. В ночном море вообще нет ничего такого, от чего мне надо было бы прятаться или отворачиваться.

Вернувшись к коттеджу, я увидел Бобби, стоявшего на пороге распахнутой входной двери. Как следствие нашей многолетней дружбы, все выключатели в доме Бобби, так же как в моем, были оснащены реостатами, и теперь свет был притушен до яркости обычной свечи.

Понятия не имею, каким образом Бобби узнал о нашем приходе. Приближаясь к дому, мы с Орсоном не произвели ни звука. Но каким-то невероятным образом он всегда чувствует мое появление.

Он был босой, но не в шортах или плавках, а в джинсах. Как всегда, в гавайской рубахе навыпуск – других он не признавал, – Бобби сделал лишь одну уступку погоде, надев под рубашку с короткими рукавами легкий белый свитер с остроконечным вырезом на груди. Рубашка была расписана яркими попугаями и пальмами.

Я поднялся на крыльцо, и Бобби приветствовал меня шакой – жестом, принятым у серферов. Прижмите три средних пальца к ладони, оттопырьте большой и мизинец, а затем лениво помашите рукой – вот вам и шака. Она может означать все, что угодно: привет, как поживаешь, расслабься, классная волна и так далее.

Шака – исключительно доброжелательный жест.

Он не может обидеть никого, если только вы адресуете его серферу. Разумеется, не стоит махать растопыренными пальцами перед носом у члена какой-нибудь бандитской группировки из Лос-Анджелеса, если, конечно, вы не хотите, чтобы он вас пристрелил.

Мне не терпелось поведать Бобби обо всем, что приключилось со мной после захода солнца, но мой друг предпочитает неспешный подход ко всему на свете. Не всегда, конечно, иначе его давно не было бы в живых, но в большинстве случаев, за исключением тех моментов, когда он катится на гребне волны, Бобби больше всего ценит спокойствие и неторопливость.

Для того чтобы быть другом Бобби Хэллоуэя, надо прежде привыкнуть к стилю его жизни и понять: ни одно из событий, происходящих дальше чем в полумиле от берега, не заслуживает беспокойства, и нет в мире ни одной причины, достаточно веской для того, чтобы нацепить на шею галстук. Бобби предпочитает неспешную беседу легкой болтовне, уклончивость – прямолинейным утверждениям.

– Угостишь пивом? – спросил я.

– «Корона»? «Хайникен»? «Лавенбрау»?

– «Корону».

Идя через гостиную, Бобби поинтересовался:

– А этот, с хвостом, будет что-нибудь пить?

– Ему – «Хайникен».