Циприан уже три дня не смыкал глаз. Все попытки выйти на связь с Ядей оказались безуспешны. Она не отвечала на телефонные звонки, не отвечала на эсэмэски, не открывала дверь. От отчаяния он постучался даже к Эде, но и его не было дома. Черт, ведь не покончили же они сообща с собой?

В итоге на лестничной площадке Яди он провел куда больше времени, чем в собственном доме. Однажды, когда он в очередной раз прогуливался под ее окнами, из подъезда вышла какая-то баба и, обозвав его извращенцем, категорически потребовала, чтобы он перестал здесь крутиться. По всей вероятности, она не смотрела телевизор, и поэтому Циприан был для нее никто.

Он вернулся домой, прослушал четыре сообщения на автоответчике от съемочной группы и поставил чайник. Почти тут же зазвонил мобильник.

— Знать не хочу про все эти дела! Я стараюсь не слушать сплетен, и меня ничуть не волнует, что между вами произошло, но я должен вас видеть через два дня в финале. Хотите — репетируйте, не хотите — не репетируйте, трахайтесь, делайте, черт вас дери, что хотите, но если развалите программу, вам крышка!

Продюсер кричал так громко, что Циприан положил трубку на стол, и, тем не менее, все было отлично слышно.

— Что за придурь у нее опять? — продолжал орать шеф. — Графиня, ей же ей! Звезда погорелого театра! И чтоб я больше не читал никаких идиотских высказываний в таблоидах о каком-то там гребаном разочаровании и поисках смысла жизни! Ты мне многим обязан, я вложил кругленькую сумму в этот проект. Вы должны быть в финале. Оба. Понял?! В студии тебя любят, а пока любят, не пропадешь!

Прежде чем Циприан успел издать хоть звук, запищали гудки. В любой другой ситуации после такого напора Циприана прошиб бы холодный пот, и он наверняка мчался бы уже с кубинскими сигарами, чтобы ублажить подношением Всемогущего. Но сейчас он думал только о Яде. И к своему ужасу, осознавал, что страдает, хотя это была обычная реакция на отказ. Обычная? Как бы не так! От тоски по Яде у него болело все тело, от волос до ногтей на ногах. При мысли, что сделала Верена, ему хотелось выть. Потому что, с одной стороны, она сказала почти что правду, а с другой — это была сплошная ложь. Да, конечно, ему намекнули, что он должен убедить Ядю не уходить из шоу, но потом… потом они стали проводить друг с другом все больше времени, и это было самое главное. Радость, какую давал танец, была лишь приятным бонусом. Циприан впервые встретил женщину, рядом с которой он мог быть самим собой. Не танцором, не звездой, а обыкновенным, немного закомплексованным пареньком из маленькой деревушки, которого пугал шум большого города. Он тосковал по простой жизни, по запаху домашней перины, по деревенской кровяной колбасе, жаренной на сале… А Ядя была первым человеком, кому не стыдно было в этом признаться. Она была его лучшим другом. Не лучшим — единственным, и он ее потерял.

Циприан сел на диван, на то место, где обычно сидела Ядя, и провел рукой по подушкам. Ему хотелось найти хоть какой-нибудь след любимой. Уловить запах ее волос, почувствовать тепло… Но ткань была холодной и неприятной на ощупь.

Потом он налил себе полный стакан бурбона и поставил любимый фильм — только на этот раз твист танцевали они с Ядей…

Чайник свистел как очумелый, но Циприан не слышал. Он оторвался от экрана, когда в квартире было полно дыма, а на суперсовременной жарочной панели плавилась эбонитовая ручка.

Если бы не Надя, то Готе было бы несладко. Ее авторитет и страх, какой она вызывала у одноклассников, защищали его от колкостей и насмешек. Хотя… никто и не рвался комментировать тот школьный утренник. В том, что произошло, было что-то до боли грустное, и даже самые безжалостные дети избегали этой темы.

Надя молчаливо сопровождала Готю в его личной трагедии, и, хотя она уже успела полюбить Циприана всей душой, девочка не могла простить ему, что мама ее друга сейчас из-за него плачет. Ей не хватало умишка постичь сложный мир взрослых, но хватило мудрости просто быть рядом с Готей. Она была такая же подавленная, как и он. И со стороны могло показаться, что ей даже перестали нравиться чипсы с луком, что она через силу впихивает их в себя.

Прозвенел звонок, и они спустились в раздевалку, там оделись, не глядя друг на друга, и, как обычно, вместе вышли из школы. В воздухе кружились большие снежинки, падая на протянутые ладони, они таяли, оставляя маленькие грязные капли.

Дети стояли, прокапывая ботинком каждый свою ямку в снегу….

— Когда за тобой приедет тетя?

Готя шмыгнул носом и пожал плечами:

— Наверно, прямо сейчас.

— Ты еще долго будешь у нее жить?

— Не знаю… Если бы у Эди не было инфаркта, я мог бы остаться дома. Он позаботился бы обо мне и… о маме. Но, к сожалению, он в больнице.

— Может, навестим его? — Девочка поковырялась в носу, ей хотелось придумать для друга хоть какое-то развлечение, способное ненадолго отвлечь его от домашних проблем. — Мы могли бы отнести ему куриный бульон. В больницу всегда носят куриный бульон. В стеклянной баночке.

— У нас нет бульона… А кроме того, нас не пустят. Туда могут приходить только близкие родственники, — с грустью ответил Готя. Подумав минуту, он сказал: — Но ведь у него нет близких родственников…

— Салют, команда!

Ошеломленные, они быстро подняли головы. У большой лужи стоял Циприан. Иссиня — фиолетовый нос свидетельствовал, что он провел на улице немало времени. Руки он засунул в карманы и дрожал как осиновый лист. Лицо, покрытое отросшей щетиной, казалось несчастным.

— Как мама? — спросил он Готю. — Как она себя чувствует?

Готе хотелось подойти к нему и поздороваться, но, в конечном счете, он развернулся и решительно зашагал к автомобильной стоянке.

— Подожди! — Циприан схватил его за руку. — Пожалуйста. Я только хотел узнать, как она. Я беспокоюсь. А как ты? Приятели не донимают тебя?

— Пусть только попробуют! — Надя встала рядом с другом, готовая закрыть его собственным телом.

Повисло молчание, каждый что-то высматривал в грязном снегу. Возле школы уже было пусто, все разошлись по домам. Брошенный кем-то пластиковый пакет, подгоняемый порывами холодного ветра, кружил и кружил у крыльца.

— Готя… послушай. — Циприан с трудом разлеплял губы. — Я… на самом деле ее люблю.

— Ооо… момент истины. Где, где камеры? — Мальчик театрально повел головой, а потом махнул рукой. И пошел навстречу подъезжающей машине.

Надя постояла минуту в нерешительности, колеблясь между симпатией к Циприану и любовью к Готе. Она смотрела вслед удаляющемуся мальчику.

Пройдя несколько метров, Готя обернулся и, едва сдерживая слезы, прокричал:

— Если ты и вправду любишь мою маму, скажи ей это сам!

Циприан посмотрел на Надю, но девочка с такой силой толкнула его, что он чуть не упал. Когда Готя уехал, она нехотя побрела домой. Ей не хотелось туда возвращаться, но теперь, когда все так посыпалось, идти было некуда.