Ну, на счастье, говорящая голова в телевизоре мне сообщила, что мы все находимся в гражданско-правовых отношениях. Вот я и позвонила участковому. Представилась. Говорю, вот такая ситуация, говорю, я врач, говорю, отоларинголог. Ухо-горло-нос, по-вашему. Меня петух преследует, проходу не дает. Пристал — сил нет. Петуший хозяин не реагирует. Только вопросы задает и не реагирует. Помогите! А участковый мне:

— Вы чего, женщина?!

То есть вопрос задает риторический.

Я объясняю, чего. Думаю, может, он не расслышал. Говорю: я врач-отоларинголог, живу — никого не трогаю, не обижаю, а петух соседский преследует. Невроз.

А участковый опять вопрос. И опять риторический:

— Вы что хулиганите?

— Что значит хулиганю? Ничего я не хулиганю.

Участковый рассердился, мои данные записал и сказал, что со мной разберется и еще покажет, как в милицию звонить и хулиганить. Я хотела ему сказать, что мне не надо показывать, как хулиганить и как звонить в милицию. Меня надо от петуха оградить. Но участковый уже трубку бросил.

Тем временем я каждое утро выхожу под охраной мужа, сына и дочери. Они меня плотным кольцом со двора на работу ведут. А петух вокруг топчется и гневно курлычет. А после работы я во двор сначала заглядываю — есть убивец или нет — и тогда молнией несусь к своим дверям. А он обычно караулит: мчится, догоняет.

Однажды так нервничала, оттого что придется, домой возвращаясь, от петуха удирать, что забыла зеркало свое медицинское с головы снять. Так и шла по городу, как Царевна Лебедь: а во лбу звезда горит. Люди оборачивались.

Муж мой — он сейчас второй институт заканчивает, юридический, — как-то и спрашивает:

— А чего он за тобой бегает, ты знаешь?

Не интересовалась, говорю.

— А ты, — говорит муж, — возьми завтра палку побольше, дождись, и как побежит — выясни, с какой целью он на тебя несется. А если нападать начнет, ты его палкой — хрясь! — в пределах дозволенной самообороны. А мы рядом будем. Если ты не справишься, мы его добьем.

Ну так ясно же, что он не мириться ко мне бежит. Он клевать бежит. Как минимум. Но с мужем согласилась. Так жить нельзя: я уже и туфли на каблуках забыла, когда надевала. Все джинсы, кроссовки, чтоб удобней бегать. Мне на работе замечания стали делать, что одеваюсь как на субботник. Побегали бы они с мое по утрам — поглядела бы я на их униформу.

Вечером сонник читаю на сон грядущий. Если увидеть во сне агитатора, то ваше несбыточное желание исполнится. А если архиерея, то будет вам радость. А если аэроплан, то будет вам счастье и перемена положения к лучшему. В идеале, конечно, хорошо бы ночью увидеть во сне агитатора и архиерея на аэроплане. Но мне опять ничего не снилось. Поскольку не спалось. И все из-за какого-то петуха. И не сложившихся с ним гражданско-правовых отношений.

Наутро, вооружившись древком от старой лопаты, которой муж зимой крылечко чистит от снега, я в сопровождении семьи медленно вышла во двор и неторопливо двинулась к воротам. Петуха не было. Я остановилась. Куры гуляли, кланялись, кудахтали. Петух не появлялся. Я покашляла. Тихо. Я громко сказала:

— Здрасте, дядя Коля!

Никто не бежал, не верещал «А-ха!». Дядя Коля сидел в открытом окне, уже изрядно во хмелю.

— А петух где? — спрашиваю.

— А тебе какое дело? — склочно выставил подбородок дядя Коля, добавив к вопросу несколько нецензурных вопросительных знаков.

Вопрос риторический. Но не для меня. Объясняю вежливо: петух меня преследовал, а сейчас его нет. Где?

Наверное, впервые на вопрос «А тебе какое дело?» дядя Коля получил человеческий ответ. Он шмыгнул носом, ударил себя в грудь и просипел сквозь пьяную слезу:

— Нету Пети. Нету!!! — заголосил дядя Коля. — На лапшу пустили его! — тут голос дяди Коли окреп: — А чего ж он долг сполнять не хотел?! За всякими… — дядя Коля мотнул подбородком в мою сторону, — бегал, а за курями — нет! И так будет с каждым! — величественно поднял дядя Коля указательный палец, а другой рукой сгреб в охапку и выбросил в окно своего старого черного шкодливого кота.

Кот отряхнулся, покрутил огромной головой и, грациозно вспрыгнув на выступ нашего подоконника, ловко залез в форточку и исчез в моей квартире.

Когда мы, толкаясь, вбежали к себе, кот уже сидел на плите и, сдвинув крышку с кастрюльки, водил лапой в еще теплом, утром сваренном супчике. Если попадалась картошечка или морковка, он брезгливо ее стряхивал обратно в кастрюлю. А если фрикаделька — ел прямо с когтя.

Убегал от нашего крика неторопливо. Вяло, в общем, убегал. Чтоб вернуться.

— Дядя Коля!!! — выскочила я во двор. — Ваш кот! Ваш кот!

— Ты кто така-аа? — встал в обычную позу дядя Коля.

Я вздохнула и стала отвечать подробно…

Над седой равниной моря жил Шика-парикмахер по прозвищу Буревестник. Ну, не моря… Прута. Буревестником его прозвала наша мама. Имя это прижилось, а главное — Шике-парикмахеру оно очень нравилось. Шика служил дамским мастером и, причесывая клиенток, буревестничал по разным поводам. Например, реял он над очередной клиенткой, реял гордо и свободно, звеня ножницами, размахивая полами халата:

— Вы помните, была в магазинах селедка с красным глазом?! — замирал на секунду Шика для пущего эффекта. — Помните? Нету! — многообещающе поднимал Шика указательный палец левой руки, мрачно глядя на отражение клиентки в зеркале. — И уже не будет ни-ког-да! О чем это говорит? — тоном экзаменатора спрашивал он. Дама в кресле неловко и тревожно ежилась. — Вот то-то и оно! — торжественно заканчивал Шика-Буревестник свою тираду. — То-то и оно! — продолжал он, оставляя клиентку наедине с тяжкими думами по поводу катаклизмов, которые вызовет исчезновение селедки с красным глазом. — Буря! Скоро грянет буря!

Так угрожал он в зеркало отключением электричества, воды, кислорода, повышением цен, неурожаем и войной с Китаем.

Но главная весть, которую он яростно и упорно доносил до своих клиентов, была старость.

— Идет старость, дамы! Причесывайтесь сейчас! — гневно клокотал Шика-парикмахер. — Причесывайтесь сейчас! Пока молоды. Потом будете вы причесываться или не будете вы причесываться — от этого уже не будет никакой пользы. И никакой разницы.

Шика, изящный, в позолоченных очочках, считался в Черновцах мастером высшего класса и причесывал, как он сам говорил, только первосортных дам. Мама входила в их число. Нашу маму Шика причесывал особенно тщательно и дольше всех, от чего папа наш всегда нервничал.

— Какой сорт! Какой сорт! Вы посмотрите на эту прэлестную грэческую головку! — приговаривал Шика, колдуя над маминой прической, при этом он прищелкивал языком и качал головой от восхищения.